Милый добрый Дом! Ты знаешь и помнишь все о нас, живущих и живших здесь. Ты любишь нас, я это знаю. Тебя не смогли испортить ремонты, покраски, обновления. Твой дух остался несломленным. Впрочем, как и дух прожившего здесь, на берегу Дона, под твоим кровом писателя АНАТОЛИЯ КАЛИНИНА. Вы с ним жили в полном согласии, не так ли? Он любил твои скрипучие ступеньки, звонко и мелодично тренькающие от ветра стеклышки веранды, твои пропахшие степными травами, свежестью донской струи, благодатью нашей родной казачьей земли сквозняки. Тебя считал живым... Представляю, сколько ты знаешь и помнишь всего о КАЛИНИНЕ - ведь ты на самом деле живой. И очень нам всем родной. Так храни же память о нем и не позволяй никому испортить ауру созданного КАЛИНИНЫМ за долгие, полные радостей, печали, надежд, страданий годы дивно прекрасного мира. Мира, в котором царствует любовь ко всему живому и сущему - людям, нашим меньшим братьям, природе, последнее время терзаемой человеком во имя золотого тельца. Тебе известно все это, милый Дом, поскольку твои стены пропитаны мыслями КАЛИНИНА, его чувствами, чаяниями, а воздух насыщен его мечтами, незавершенными замыслами...
Однако нелегка была жизнь корреспондента "КОМСОМОЛКИ" АНАТОЛИЯ КАЛИНИНА и его семьи, включая наших многочисленных родственников и знакомых, спасавшихся под твоим, Дом, гостеприимным кровом от голода и лишений послевоенной жизни. Сад был уничтожен фашистами, земля в степи и за Доном буквально нафарширована минами и неразорвавшимися снарядами, текла крыша, печи - в доме их было пять - поглощали, а попросту жрали прорву угля, не было электричества. Зато ты, Дом, помнишь дивные вечера при свечах либо керосиновой лампе, когда за столом после ужина КАЛИНИН по памяти читал Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, целые страницы из Шолохова, Толстого, Чехова... Какое же необыкновенное счастье выпало на твою долю, мой любимый любимый старый Дом.
Сад сажали, в первую очередь виноградный, донской чашей. Поливали из Дона. За Доном был огород, там же, в лугу, косили сено для коровы. Счастливое было время, правда же, дорогой Дом? Сад подрастал быстро, старые казачьи сорта - Пухляковский, Буланый, Мушкетный, Ладанный - давали богатый урожай уже на третий-четвертый год. И Дон разливался как море, затапливая дворы, даже в погреба казачьих куреней заходила полая вода. Красотища. Рыбу ловили прямо со двора - селедку, рыбца, чехонь. А то и стерлядь попадалась. И даже осетр.
Хуторяне мгновенно полюбили этого совсем юного душой человека, успевшего поседеть на ужасной войне с фашистами. Помнишь, Дом, как часто КАЛИНИН говорил о том, что войны больше не должно быть никогда, как он надеялся на это... "Никого на земле не обидеть, ни слезинки чужой не пролить", - вот было кредо этого молодого человека, чьи виски покрылись инеем седины на фронте. С этим кредо он шел по жизни до последнего вздоха. А ты, мудрый старый Дом, как думаешь ты: сколько еще крови прольется на нашей грешной земле прежде, чем люди одумаются и поймут, что они должны любить друг друга, а не убивать?..
Ты помнишь, мой милый Дом, как широко разливалась в ту пору наша великая казачья река Дон? Все ты помнишь. Это я тогда была крошкой и многое забыла... Но ты со временем мне все расскажешь, правда? Я услышу твой рассказ в скрипе лестницы в мезонин, которую молодой КАЛИНИН одолевал в два прыжка - спешил записать что-то о цыгане Будулае либо Антонине Кашириной. А часто оттуда раздавалась музыка Чайковского, Рахманинова, Шопена... Особенно в ту пору, когда он создавал свой удивительно нежный, с первых строк берущий читателя за душу, роман ГРЕМИТЕ, КОЛОКОЛА! И будешь ты мне шептать вместе с листвой акаций под балконом о том, что происходило в доме, когда я, утомленная длинным летним днем на Дону, засыпала на старом диване в столовой под разговоры взрослых, под пение твоего хозяина, Дом. Помнишь, как он пел казачьи песни? И слух у него был абсолютный. Не только казачьи, а и украинские, русские, из кинофильмов. Будем все вместе вспоминать - я так надеюсь на тебя.
...Вот твой хозяин сидит на веслах, переправляясь на левый берег. Вскоре после войны КАЛИНИН ушел из "КОМСОМОЛКИ" - хотелось заняться творчеством, писать о тех людях, среди которых он поселился. Писателю, как и любому творческому человеку, нужна прежде всего свобода. КАЛИНИН предпочел ее славе, деньгам, власти и всем прочим благам, на которые так падки некоторые люди. Он всегда плыл против течения. Уж кому-кому, а тебе хорошо известно об этом, мой милый старый Дом.
Вот каким ты был в ту пору, милый мой Дом. Старое тесное крылечко с деревянными ступеньками, которые на Дону называют приступками. Дерево - кудряш - совсем юное, тонкое, хрупкое. На верхней - северной - веранде разбиты стекла. После войны стройматериалы трудно было купить, да и дорого стоили они по тем деньгам.
Приезжали из Москвы, Ростова, Новочеркасска родственники, друзья, знакомые. Жарко... Распахивали вечером все окна, устраивали сквозняки. Громко и сердито хлопали твои двери, Дом. Еще бы: знаю я, ты не любишь, когда по коридорам и комнатам гуляют беззаботные озорные сквозняки - со стола летят бумажки, скрипят старые рассохшиеся рамы, залетают на огонь ночные бабочки. Ты сердишься, мой Дом, но недолго, потому что КАЛИНИН вдруг начинает читать наизусть Блока. Затихают все, даже сквозняки угомонились, внимая красивым до боли страстным строкам поэта.
Наше приволье. Остров, словно огромный корабль, плывет, покачиваясь на волнах, между двумя рукавами Дона. Нельзя ни налюбоваться этой диковатой красотой, ни привыкнуть к ней. Она завладевает тобой с самого первого взгляда. Глаз не оторвешь.
Тем все милее мне казался
Отсюда мой казачий край,
Меня к себе маня сверкающим
Из дымки Дона рукавом
И птиц серебряным крылом,
Туда над нами пролетающих,
Туда, где бурь песчаных ярость
Встречая грудью напролом,
Во мгле густой над бездной яра
Стоит, дрожа, мой старый дом.
Где два кургана сквозь полынь
Краснеют глиною в теплынь.
Какие там густые травы,
Благоухая до отравы,
Цвели на займище, едва
Спадала полая вода,
Какие росы выпадали,
И как там косы бушевали!..
И мы с тобой косили тоже,
Когда мы были помоложе...
АНАТОЛИЙ КАЛИНИН
Помнишь это половодье в наше первое лето под твоим кровом, милый Дом? Вода проникла в низы, и соседи помогали нам вычерпывать ее оттуда. Но ты выстоял, ты все выдержал, мой Дом. Ты сам казался надежным большим кораблем, готовым плыть по водам вместе с теми, кого полюбил сразу и навсегда. Как и мы тебя. Нам довелось плыть вместе с тобой сквозь самые разные времена и, как правило, наперекор судьбе, то есть, против течения. Судьба часто определяется временем... Ну, а время, то есть власть, во все времена требует от человека беспрекословного подчинения. Но твой хозяин оказался крепким орешком, о который многие ломали зубы. Да и чуб свой казачий он не постриг даже в старости.
Донская чаша, испокон века возделываемая на Дону. Широко раскинулся виноградный куст, подставив солнцу каждый листик. До сорока пудов с куста снимали раньше казаки. Правда, трудно и хлопотно возделывать виноградники подобным способом - по осени обрезай и закапывай, весной снова откапывай, привязывай к слегам. Зато и сладкий был виноград, и кисти, словно люстры, иная на килограмм тянула. А вино какое давили... Без всякой химии, даже сахара не добавляли. Теперь в это трудно поверить, правда?
Летом таким образом добывали из-под земли воду для питья и полива. Дон далеко уходил, и носить оттуда было нелегко. Помнишь, какая она была вкусная, мой Дом? Холодная, аж зубы ломило. Мы обливались ею, когда поливали огород и цветник, а твой хозяин, Дом, весело смеялся нашему озорству.
Видно здесь твое старенькое крыльцо, мой милый добрый Дом. Не сердись на нас за то, что мы так мало о тебе заботились. Твой хозяин тратил последние деньги на книги, журналы, газеты - не мог он без этого жить. Да и денег было в обрез - человеку независимому подачек с барского стола не кидают, он бы их и не взял ни за что. К тому же у нас всегда жили родственники и знакомые, нуждающиеся в крове и пище. Господи, я рада, что выросла в такой семье. И ты тоже с первого дня стал членом нашей дружной семьи, милый Дом.
И все равно, несмотря на нехватку воды, у нас росли замечательные цветы, вокруг которых вились волшебные бабочки. Словно в сказке. Вечерами, если ты помнишь, милый Дом, выползали откуда-то светлячки, освещая тропинку в сад. А ранним утром обязательно прилетала моя знакомая кукушка с острова и отсчитывала кому-то года. Наверное тебе, милый Дом. потому что она была очень щедра...
А потом твой хозяин, милый Дом, получил гонорар за свой роман СУРОВОЕ ПОЛЕ и купил машину. По тем временам это была самая лучшая модель. И называлась звучно и многозначительно - ПОБЕДА! Я не помню, сколько она стоила - цены всегда были и есть моим слабым местом, - однако наша жизнь заметно преобразилась. Во-первых, Саша, твоя молодая хозяйка, милый Дом, за две недели освоила шоферскую профессию и стала самым настоящим лихачем. Но самое главное то, что теперь нас, хуторских девчонок, она возила в школу в Раздоры - шесть километров туда и столько же обратно. Набьемся в машину по самую крышу - и вперед. Весело!
Мы с удовольствием позировали фотографу - моему брату. Помнишь, милый Дом, он увлекался фотографией и запечатлел мое беззаботное и озорное хуторское детство.
Ты наверняка не узнал меня на этом фото, милый Дом. Но я вспомнила про него только из-за бабушки, моей самой любимой в детстве и на всю оставшуюся жизнь. Она была со мной каждую минуту моей жизни и защищала меня даже тогда, когда я была не права. Но разве это плохо - любить столь беззаветно, а, милый Дом? Это она научила меня такой любви - без оглядки, без корысти и даже без ответа... Но любовь не может остаться без ответа, правда же, милый Дом? Ведь все, что происходит с нами, наши чувства, мысли - все это носится во Вселенной сгустками энергии, вспышками света, который, быть может, озарит нас потом, за той чертой, куда не проникает наш земной взор...
Ты помнишь меня такой, милый Дом? С кружкой парного молока от нашей Зорьки и с испугом в глазах - я не любила сердитое око фотоаппарата, телефонную трубку с искаженным до неузнаваемости голосом, боялась врачей и не хотела идти в школу. Не просто не хотела - отказалась наотрез. Пошла сразу во второй класс... Милый Дом, ты ведь знаешь, какая у меня была счастливая и очень красивая юность... Благодаря тебе, благодаря Дону, благодаря моему по-королевски щедрому на любовь и романтику Отцу...
А ты видел, мой Дом, как твой хозяин носил на руках свою красавицу-жену? Говоришь, много раз видел? А я всего раз... Я замерла, меня охватил восторг, но они увидели меня и почему-то смутились. Помню, бабушка говорила мне, что видела не один раз, как Толя носит на руках Сашу. Когда я спросила, почему он ее носит, ведь она уже взрослая, бабушка ответила: на руках носят и взрослых тоже. Когда очень сильно любят...
Вот он, твой хозяин, - молодой, красивый, полный сил и творческих замыслов, милый Дом. С войны вернулся живой... Предполагал ли он, какую нелегкую, полную борьбы, страданий и, конечно же, ослепительного счастья истинной любви и вдохновенного неподкупного творчества уготовила ему судьба? Все было, но вспоминал он всегда только светлые мгновения. Такой уж был характер у КАЛИНИНА. Ты можешь смело подтвердить это, милый Дом.
Дом, ты помнишь, когда это было?.. Ага, а я помню. Спорили мы о чем-то с папой, - кажется, на Дон купаться он не хотел меня пускать, потому что холодно было... А я сказала, все равно пойду. Тогда он схватил меня в охапку и потащил к порожку. Я отбивалась, хоть и было мне весело. Еще как весело, милый Дом. А потом отвлек рассказом-воспоминанием о том, как брал меня в детстве за руку и мы шли в конец двора, где в ту пору росли большие кабаки, то есть, тыквы. Я стала вспоминать, как мы сидели на этих кабаках и смотрели на звезды. Папа знал названия многих звезд и созвездий. Это он приучил меня смотреть в небо, из-за чего я часто спотыкалась, ибо не привыкла смотреть себе под ноги. Но я ни о чем не жалею, милый Дом... Да, кстати, купаться я все равно пошла. Такой уж у меня характер...
А ты помнишь, милый Дом, как увлекалась я балетом, мечтая стать известной балериной? Как танцевала на песке перед Доном, на макушке Володина бугра, во дворе?.. Все началось с музыки Чайковского, с ЛЕБЕДИНОГО ОЗЕРА. Мне было тогда пять лет, но помню я все так, словно это случилось вчера. Одетту-Одиллию танцевала Марина Семенова. Папа посадил меня на плечи и мы подошли к самой сцене. И она, представляешь, послала мне воздушный поцелуй... Потом я видела много балетов в Большом Тетаре - родители часто брали меня в Москву, когда папа ездил туда по делам. Наверное, почти все пересмотрела. И, конечно же, захотела танцевать сама. Уже тогда меня увлекла за собой прежде всего прекрасная музыка - далеко-далеко и навсегда. В те самые страны, которых нет ни на одной карте мира. Но они существуют, правда, милый Дом? Раз о них и про них писали и Чайковский, и Шопен, и Лист и другие замечательные композиторы. И поэты писали. Мир вечной красоты, мечты, тоски по идеалу. Милый Дом, а ты знаешь, я и по сей день не излечилась от этой жгучей всепоглощающей тоски...
А потом папа подарил мне лодку-тоболку, которую сделал местный казак. На ней я могла выгребаться против течения - она была длинная, узкая. Как индейская пирога. И балет остался в прошлом... Теперь я пропадала на Дону целыми днями... О, это были дни, наполненные приключениями, полудетскими мечтами, безоблачным счастьем несбыточных надежд. Но главное ощущать себя счастливой, правда, милый Дом? Признаюсь, в ту пору, особенно весной и летом, я была беспредельно счастлива, вдыхая полной грудью свою безмерную свободу. От всего на свете. У меня выросли большие крылья, на котоырх я парила над всем и всеми. Милый Дом, оттуда, где я была, падать очень высоко и больно. Но я ни о чем не жалею, слышишь?
Не лодка, а настоящий корабль, правда? Я приходила каждый день на "судоверфь", поторапливая корабела дядю Мишу - уже начиналось лето, моя любимая и самая привольная пора. Спуск наконец состоялся! Бедные капитаны теплоходов и самоходных барж! Простите меня, озорную девчонку, так и не научившуюся с годами осторожности, а уж тем более страху. Я шныряла под их носом, направляя свою лодку наперерез большой волне. Я с упоением качалась на этих волнах... А ночами мне снились бездны, над которыми бушевали готовые поглотить меня в любую минуту огромные волны. Во сне мне было страшно, в чем я признаюсь только тебе., мой Дом. Но наступало утро - и я убегала на Дон. Даже если шел дождь и сверкала молния.
Дерево у порожка было совсем тонким. КАЛИНИН назвал его - кудряш и считал деревом жизни. Он говорил, что это дерево одно из самых древних на земле и самых живучих. Это так и есть. Когда в наш кудряш попала молния - это было в 2002 году - и расщепило его пополам, дерево засохло. Но уже на следующую весну пустило из корня несколько отростков. Сейчас оно выросло... Вот только хозяин твой, милый Дом, не видит, каким могучим и раскидистым стал его любимый кудряш и как по весне гудят вокруг его пушистых темно-красных цветов целые рои пчел. Хотя, мне кажется, он видит, все видит... Согласен со мной, любимый Дом?
А помнишь, Дом, как приезжала я из Москвы на каникулы - и сразу бежала на Дон, даже если шел дождь или дул сильный ветер? Я всегда скучала по тебе, милый Дом, по Дону, по нашему чудесному полудикому саду, где раскинули свои широкие лозы кусты винограда-донские чаши... Теперь все иначе, увы. Те сорта винограда, которые я так любила с детства, не растут больше на нашей благодатной земле. Да и земля стала не такой благодатной. Зато растут сосны, посаженные Отцом почти полвека тому назад. Потом и я много молодых посадила. Двор превратился в таинственный парк. Полюбили его птицы, которых мы кормим всю зиму семечками, развесив повсюду кормушки. И белки приходят полакомиться. Хорошо жить в окружении зверей и птиц, правда, Дом? Слиться воедино со всей природой, любя и благословляя все и вся, живущее на Земле.
Милвй Дом, а ты помнишь, как я в детстве скучала по маме?.. Хотя любила безумно бабушку, жить без нее не могла, но мама.. Да, меня тянуло к ней, ее молодость, красота меня завораживали, я не могла наглядеться на маму. Помню это очень хорошо. Вот она спускается по лестнице из мезонина, где они с Отцом работали, вероятно, всю ночь, а я стою у подножья лестницы и горько плачу. Потому что решила, будто они уехали куда-то. В Москву, быть может. Эту далекую, мною в детстве ненавидимую столицу, которая отнимала у меня надолго - мне так казалось - родителей. Я не поверила бабушке, когда она сказала, что они дома - потому и плакала горько. Мама, помню, взяла меня на руки, окутав своим волшебным ароматом цветущей молодости и любви... Потом мы с ней гуляли по берегу Дона, собирали весенние цветы. А потом Отец снова вызвал ее - и они уединились наверху, откуда доносилась дробь старенького "ундервуда". Все в доме называли маму Сашей - даже моя старшая сестра Любочка, мама которой умерла при родах.
"Я не могу называть тебя мамой, - Ты такая красивая и добрая. И слишком молодая, чтобы быть моей мамой," - как-то сказала сестра. Они до сих пор друг друга очень любят. Я раньше ревновала. Слегка... А теперь горжусь их такой чуткой и прекрасной взаимной любовью.
Помнишь, мой старый благородный Дом, какая счастливая приходила я с Дона? Почему-то мне нужно было переплыть эту могучую реку каждый день. Не просто переплыть - а еще и погулять в лесу за Доном, поваляться в сене, понырять с высокого левобережного яра. Думаю, ты, как истинный джентльмен, не одобрял моих шалостей подобного рода, хотя в тайне гордился тем, что я не испытываю страха ни перед быстрым течением, ни перед "ракетами", в ту пору снующими туда-сюда. Скажи, я угадала?.. Ага, ты мне завидуешь. Завидуешь моей свободе, моему нежеланию считаться с мнением сильных мира сего... Вспомни: а разве твой Хозяин считался с ними?.. Ха-ха, нет, конечено же. Честь ему и хвала за это.
А вот и он сам, тот, кто научил меня быть независимой, свободной от всяких условностей типа "тому нужно поклониться, этому улыбнуться" и так далее. Вспомни, Дом, сколько злых и гадких анонимок писали на твоего Хозяина. Сначала за то, что он принимает у себя дома так называемых кулаков, даже за стол их сажает. Потом, после того, как вышел в свет роман СУРОВОЕ ПОЛЕ, на него ополчились те, кто пороха не нюхал, кто проворачивал в тылу нечистые делишки. Словом, те, для кого война - мать родная. Ну, а потом, при новой власти, стали писать, что у КАЛИНИНА в доме бывают коммунисты и даже жиды. Помнишь, а? Мне, честно говоря, стыдно за некоторых людей. За то, как быстро они приспосабливаются к новым порядкам и начинают им рьяно служить. Из одной партии толпой переходят в другую. И все - во имя карьеры. Милый Дом, давай мы с тобой не будем судить подобных людей слишком строго...
Милый Дом! Тебя тоже видно на этом фото. Сколько ему лет, как ты думаешь?.. Ну да, наверняка больше полувека. Вот как оно летит, наше электронно-космическое время. Аж дух захватывает. Но память все равно цепляется за старое, всплывают в ней вдруг счастливые мгновения - одно за другим. Иной раз даже снова удается их пережить. Но только не остановить, нет, нет. Да и зачем? Счастье тоже мгновенно-мимолетно. Будь оно длинным, вряд ли бы мы назвали это состояние словом "счастье". Что ты думаешь по этому поводу, а, Дом?
Я была счастлива, очень счастлива, и ты, Дом, знаешь об этом больше всех...
Дорогие мои подруги-сестры! Помните, как весело жили мы каждое лето? Переплывали на остров, бродили в его диких колючих зарослях, валялись на горячем песке, ну, и, конечно ж, до одури купались - ныряли, плавали, просто веселились - в Дону. А ты ждал нашего возвращения, милый Дом. Ты нас приветствовал радостным скрипом входной двери, а вторая - в коридор - сердито хлопала, сердясь на сквозняки и нас, которые устроили беготню по дому, распахнули окна в сад... А на большом столе в столовой или возле твоего крыльца, милый Дом, нас ждали всевозможные явства: вареные початки молодой кукурузы, горячие пышки, вареники с вишнями и тютиной, жареная таранка, которую мы сами же и наловили накануне вечером. И, конечно же, атласного блеска помидоры с наших грядок... Чего там только не было... За столом нас обычно собиралось не меньше десяти человек. И уплетали мы все мгновенно. А потом стелили на полу матрасы - жара стояла ужасная - и, конечно же, не спали. Хотя взрослые очень хотели, чтобы мы отдохнули после столь насыщенного дня. Мы смеялись, пели пиратские песни, даже нарисовали и прикрепили к потолку Веселый Роджер... Милый Дом, вспомни еще что-нибудь из наших шалостей и нашепчи мне ночью на ухо...
Вот так было у нас во дворе в 60-е. Как и сейчас, собаки живут среди нас, больше нашей жизнью, чем своей, собачьей. Помнишь, Дом? Папа давал Ромке газеты, и он нес их от самых ворот, где был почтовый ящик, поднимался по ступенькам и отдавал Хозяину свою ношу уже в столовой, за что получал кусочек сахара или косточку. И тапки приносил нам, один раз даже притащил мне на кровать черного кота Ибрагима - осторожно взял за шкирку и положил мне в ноги. Кот не рассердился, только потом долго вылизывался. Ромка, милый Ромка, вся моя счастливая юность прошла в твоей веселой компании. Ты был мне таким же другом, как и мои подружки-сестры.
Наше дерево возле порожка. Твой Хозяин, Дом, называл его кудряшом. Оно, это дерево, правда очень кудрявое. Из породы ясеней, а ясень, как тебе известно, священное дерево жизни. Мама сидит на лавочке напротив Алика, Альберта, человека не от мира сего, которого все мы любили как очень родную и близкую душу. Мы с Валей, моей подружкой-сестрой, стоим возле калитки к Дону. Виден хвост Ромки, который тоже собрался купаться с нами. Ну, а Дружок смотрит в объектив фотоаппарата в самом правом углу фото. Он тоже непременно пойдет с нами на Дон.
Дом, а ты помнишь, летом у нас часто гостили подолгу друзья отца: писатели, актеры, журналисты, ученые и так далее. На этом снимке под нашим кудряшом с задней стороны дома папа беседует о чем-то с другом юности журналистом и ученым Виктором Белохвостиковым. Жара на улице сорок градусов, не меньше, - помню, он гостил у нас в июле, - а под кудряшом всегда прохладно, умиротворяюще грустно шелестит его листва, щебечут на ветках птицы. Кто только не побывал под нашим раскидистым буйно зеленым и тенистым кудряшом.
Дорогой Дом! Уверена, твой взгляд тоже оскорбляет вид этой новой аллеи, ведущей от порога к воротам. Раньше, как ты наверняка помнишь, это была земляная тропинка-дорожка, по сторонам которой бушевали заросли дикой ромашки, петуньи и даже чабреца, принесенного с бугров талыми водами. А пыль была такая мягкая - словно в бархат погружались наши босые ноги, привыкшие и к стерне в поле, и к колючкам за Доном. Что поделаешь, таковы законы цивилизации. Зато теперь со двора можно выехать в любую погоду. Да и сапоги резиновые, в которых мы смесили много пудов грязи, отошли в прошлое. Мы с тобой не жалуемся, правда же, милый Дом? Да и грешно было бы. На как-то ночью я проснулась от странных звуков на чердаке - там словно кто-то тяжело ходил из угла в угол и вздыхал - и мне сделалось страшно. За нашу родную Землю, которую никто не жалеет, выкачивая из ее недр миллионы тонн нефти, вырубая столетние дубы и сосны, возводя небоскребы, попирающие своим безобразным видом красоту земного неба. Господи, сжалься над нами, грешными...
Я так люблю все живое, все, живущее на этой земле. Природу, птиц, зверей, людей. Тех, кто не считает себя хозяевами всего сущего, а подчиняется мудрым, выработанным еще в Библейские времена, законам равноправия всего живого, тянущегося к свету, солнцу. Меня этому научил твой Хозяин, милый Дом. Ты помнишь, как брал он меня, крошку, за руку, и шли мы в конец сада, где росли огромные кабаки, летали стрекозы, щебетали над головой ласточки, волшебно пахли цветы и травы. Твой Хозяин рассказывал мне о тех временах, когда наша Земля была совсем юной, когда звезды над головой складывались совсем в иные узоры, когда жили на Земле рядом с людьми большие прекрасные звери... А еще о том, что человек не сможет выжить, если исчезнут звери и птицы, которым мы должны помогать в трудное для них время - зимой кормить птиц, не бросать на произвол судьбы маленьких - и больших тоже - кошек и собак, не рубить зря деревья и кусты. Я впитывала каждое слово твоего Хозяина, Дом. Я вспоминаю их теперь, особенно когда некоторые заезжие гости косятся на мой "зоопарк" несчастных, брошенных недобрыми людьми кошек. Пусть их косятся, правда? Я все равно буду жить так, как завещал мне твой Хозяин, милый Дом. Не могу иначе, поверь. Да ты меня знаешь и даже, наверное, любишь, правда?.. Как любишь этот задонский лес, куда по весне прилетают утки, гуси и даже лебеди, у которых чувство Родины сильней, чем у некоторых людей. Любишь наш Батюшку Дон... Если честно, не представляю себе другого места на Земле, где я бы так остро чувствовала печаль, радость, горе, счастье, слезы...
Мой пятый класс в станице Раздорская... Помнишь, милый Дом, как рано я вставала, чтобы поспеть в школу? А мне так хотелось поспать... Но эти шесть километров вдоль берега Дона были на пользу мне, моей душе. Я многое постигла именно тогда, когда шла вдоль Дона, с трудом вытаскивая из грязи сапоги. Что? На это трудно ответить сейчас. Мне кажется, я постигла счастье жизни на воле, среди природы, в казачьем краю. Я не хотела в город... Мне было так хорошо среди моих одноклассников и друзей в школе станицы Раздорской. Там не было сексотов и ябед. Там ценилась истинная дружба... Когда я попала в город - видит Бог, все случилось помимо моей воли - я поняла, какой может быть подлой человеческая натура, сколько заложено в ней, простите, дерьма. Я не сексотила на своих друзей - и мне за это доставалось. Дом, милый Дом, я приезжала к тебе, я бросалась в твои объяьтья, рыдала горючими слезами... Но эти слезы были не напрасны. Никого и никогда я не предала - нет. Наверное, потому, что был всегда передо мной пример моего Отца, которого я любила и люблю несказанно светлой и без всякой оглядки любовью. Дом, мой милый, ты знаешь его лучше всех. Скажи, ведь я права?.. Да, сейчас другое время, сейчас превыше всего деньги, правда? Но разве можно купить за них то, что досталось мне за просто так? За то, что я выросла на Дону, в казачьем хуторе, в доме моего Отца.
Ты помнишь свою хозяйку такой, милый Дом? Наверняка помнишь. Она была всегда душой дома, то есть, Дом, твоей душой. Она знала, что нужно для того, чтобы все, живущие в твоих чертогах, чувствовали себя спокойно, были сыты, размещены удобно... Когда она только успевала заботиться обо всем - ведь главной ее работой было всегда находиться рядом с твоим хозяином, Дом, и делать все ради него, ради его творчества. Боже, но почему я не такая?.. Почему я люблю себя больше всех на свете?.. Может, потому, что моя любовь, осенив меня своим звездным блеском, растаяла в небе?.. Растаяла ли? Нет, но, испытав подобное чувство, трудно отдаться чувству земному. Согласись, милый Дом, не смогла я уйти надолго в заботы земные, плотские. Не осуждай меня за это слишком строго, ладно?..
Ты догадался, милый Дом... Да, я ждала, ждала Его... Я поднималась на крышу и смотрела туда, в степь, где мелькали фары машин, спускавшихся с нашей горы в хутор. Я знала, кого жду. Этот человек не был выдуман мной и не плыл под алыми парусами - я готова была облегчить этому человеку его нелегкую жизнь, взять на себя все житейские заботы, не требуя взамен ничего, кроме ласкового взгляда, пожатия руки, его чудесной музыки. О, мои грезы. Ты знаешь о них все, дорогой Дом. Ты всегда понимал меня, был на моей стороне. Ты знал, что, испытав такое, другого мне было не нужно. Нет, нет, я так и не раскаялась, не смирилась, не заклеймила позором свое прошлое. Напротив - я ему поклоняюсь, я им восхищаюсь. И счастлива безмерно оттого, что оно у меня было, что его свет до сих пор освещает мне дорогу. И плевать на молву, сплетни, пересуды. Я счастлива, счастлива своим прошлым. Без него моя сегодняшняя жизнь была бы уныла и жалка.
Помнишь, друг мой, я собирала ракушки и приносила их домой? Я прочитала где-то, что ракушки, то есть живущие в них моллюски, путешествуют по всему свету... Я брала только их пустые раковины, никогда не выселяя из них хозяев. Брала только те, хозяева которых покинули по какой-то причине свои дома. Помнишь, как они блестели и переливались на солнце, когда я раскладывала их на балконе мансарды с южной стороны?.. Их собралось так много, этих посланцев из дальних-дальних стран, морей и океанов. И я вспоминала строки Суинберна...
Все гляжу я на белые гребни,
Там, где бьет и дробится прибой,
И все ширится, зреет и крепнет то,
Что вложено в сердце тобой...
И еще я думала о том, что "я - песчинка, намытая морем, я - камешек на берегу..." И знаешь, Дом, мне было приятно это сознавать. То, что я частица мироздания, а, значит, и музыки, искусства вообще... О, эти долгие часы наедине со своей душой, мыслями, чувствами. Вы сделали меня такой, какая я есть. Дом, подтверди это. И скажи, кто воспитал и истончил мою душу, сделал ее восприимчивой к страданиям ближних... Этот человек и поныне остается для меня идеалом.
Грустно без твоего Хозяина, милый Дом. Иногда такой мрак обступит... Но ведь Он здесь, с нами, правда? Его присутствие во всем: в тишине лунной ночи, в терпком запахе донской волны, в густом аромате степного разнотравья, которым вдруг так и пахнет с наших бугров, сбрызнутых майским дождем. И кажется: вышел КАЛИНИН из дома, легко, как в молодости, сбежал по ступенькам и смотрит вдаль, на Володин бугор, ставший одним из главных героев его произведений. И мрак вдруг уступит место свету, жизни, надежде. Столько еще непознанного хранят архивы, ты хранишь, милый Дом, в своих уютных недрах, на полках в старых шкафах, среди книг громадной и тщательно собранной твоим Хозяином библиотеки, среди старых фотографий... И люди присылают отовсюду что-то новое, необычное, добрые воспоминания - всегда только добрые. Милый Дом, правда же, мы с Тобой выстоим бури, переживем неурядицы и сохраним все так, как было при КАЛИНИНЕ? Словно он никогда тебя, мой Дом, не покидал. Может, на самом деле не покидал?..
Не станем мы брать грусть и тоску в поводыри, верно, Дом? Мы будем вспоминать... Мы с тобой много всего помним - ведь мое детство, да и самая лучшая часть юности, прошли в твоих стенах, в этом волшебном мире могучей и благодатной природы, прекрасной музыки, любви. Помнишь мою подругу Валю, Дом? Мы были неразлучны много лет. Мы обожали друг друга, ревновали, а больше жили в счастье и согласии. Твой Хозяин, милый Дом, тоже любил моих хуторских подружек - они часто обедали вместе с нами, деля нехитрую трапезу. Зато какими вкусными казались постный борщ, картофельные котлеты, жареная рыбешка, которую мы поставляли к столу. А твой Хозяин, милый Дом, обязательно рассказывал нам за обедом что-нибудь интересное. Ну, например, про то, как в семь лет продавал газеты на вокзале в Миллерово, а на вырученные деньги покупал книги. Мороженое, конечно, тоже, но книги твой Хозяин собирал с семи лет. Увы, пропали многие в оккупацию Новочеркасска немцами. Но кое-что осталось, представляешь? Я до сих пор читаю ОНЕГИНА в издании 1910 года - твой Хозяин подарил мне эту книгу, когда мне было 15 лет и когда я сказала, прочитав роман, что, в отличие от Татьяны, ушла бы, не задумываясь, к Онегину. Нет, твой Хозяин, Дом, не читал мне моралей относительно супружеского долга и так далее. Представляешь, он сказал мне, еще совсем девчонке, что любовь - превыше всего. Я запомнила эти слова на всю жизнь.
Эта картинка впечаталась в мою память. Ну скажи, Дом, почему Татьяна Ларина стала моей любимой героиней, подругой, моим вторым "я"? Но только не та, петербургская княгиня, законодательница моды и царица великосветских салонов, а другая: деревенская мечтательница, влюбленная девчонка, верная своей любви даже в замужестве. Как ты думаешь, почему она замуж вышла? Выхода у нее не было, что ли? Она могла уйти в монастырь. А я вот не могла сделать это в то время, хоть мне и хотелось. Но с моим характером и свободолюбием я наверняка бы не удержалась там долго, увы.
Вот такие замечательные стеклышки были на твоей веранде с северной стороны, то есть на той, что смотрит на наши курганы. Они звенели очень мелодично и ласково, стоило переступить порог веранды. Ты помнишь это, правда же, Дом? Веранда была наполнена светом и... жарой либо холодом в зависимости от времени года. На ней, помню, лежали старые журналы. Я забиралась в самый зной туда, закрывала дверь и листала ИНОСТРАНКУ. Я больше всего любила этот журнал, печатаваший в ту пору замечательные романы - Хэмингуэя, Фицджеральда, Колдуэлла, Апдайка... Я читала их запоем, а потом, одурев от жары, шла на Дон и, заплыв на его середину и отдавшись воле течения, размышляла о той удивительной жизни, мне приоткрывшейся благодаря гению этих писателей. Твой Хозяин тоже их любил. Порой мы с ним обсуждали прочитанное, спорили... Но чаще находили согласие. "Завидую Хэмингуэю, - сказал как-то твой Хозяин. - Писал без оглядки. - и добавил, подумав с минуту: - Но талант ко многому обязывает. Талант - это нелегкая ноша и большая ответственность перед Родиной..."
Я похожа здесь на маленькую старушку, правда? Платье это не помню... Наверное, как всегда, перешила мне Бабушка из маминого или Любашкиного. Но я гордилась этими нарядами - бабушка была классной портнихой и даже из старья умела соорудить наряд с шиком и блеском. Помнишь, Дом, как горько я плакала, когда мы пошли стирать на Дон белье - мы раньше всегда так делали летом - и у меня унесло течением новое платье из ситца. Пестрое, с бантом, с широкой юбкой, в которой я успела потанцевать под музыку из "Спящей красавицы" Чайковского. Там есть адажио - из последнего акта, - от которого я по сей день схожу с ума. Может быть, кто-нибудь выловил из воды это платье и обрадовался обновке - время тогда нелегкое было. Мне Бабушка так и сказала в ответ на мои всхлипывания. Но поначалу, если ты помнишь, Дом, меня это не утешило. Зато утром я пожелала той девчонке, которая надела мое утерянное платье, быть красивой и носить его долго...
Она, Сашенька, Шурочка, Александра Юлиановна, осталась такой же молодой, проворной, заботливой, любящей... Все хозяйство на ней, правда же Дом? Ты с раннего утра слышишь ее торопливые шаги - по лестнице в подвал за соленьями, назад к печке, где что-то жарится и парится, потом снова наверх - Толя позвал напечатать страничку... И все равно завтрак подан вовремя, все вкусно, за столом весело, под столом "пасутся" кошки - им всегда перепадает от нас что-нибудь вкусненькое... И вот она уже хлопочет об обеде: летом родственники и знакомые живут под твоей гостеприимной крышей, милый Дом, гости приезжают без предупреждения, да и нас, детских ртов, считая моих подружек, трое, а то и больше. Накупаемся, нажаримся на солнце - аж за ушами пищит, когда едим. Так твой Хозяин всегда выражался. Мне казалась, что взаправду пищит. Ну, а Сашенька уже перенесла свой "Ундервуд" в погреб - там прохладно и мы не галдим - и перепечатывает страницу за страницей новой повести или романа АНАТОЛИЯ КАЛИНИНА, который потом появится на страницах ОГОНЬКА. И выстроятся в киоск очереди читателей, сострадающих судьбе Клавдии и Будулая, воспринимающих этих героев как самых близких своих друзей или даже родственников. Такова власть истинной литературы. Она была, есть и будет. Как была, есть и будет ее особенная - ни с чем не сравнимая - власть над человеческими душами. Добрая, светлая, могучая.
Помнишь ты их всех Дом, не так ли? Брат и сестра Калинины стоят, о чем-то оживленно беседуя, родители сидят по обе стороны от Саши, любимой и единственной невестки. Кофточку, которая на ней, потом донашивала я - помню очень хорошо ее пастельно бирюзовый цвет и карсно-бело-коричневые полоски. Твоя хозяйка, Дом, если ты помнишь, была и остается стройной, даже худощавой. Говорит, что в двадцать лет весила 46 килограммов. Как балерина. Повезло мне с обоими родителями, правда, милый Дом?..
На этой, южной, веранде, выходящей прямо на Дон, прошло, можно сказать, все мое детство. Там очень жарко летом, да, милый Дом, но зато слышно, как плещется о берег донская волна - Дон в ту пору близко подходил к нашему яру, - пахнет луговыми травами и парным молоком - это когда мимо гонят стадо коров. У нас в хуторе раньше было большое стадо, коров держали почти в каждом дворе. И не только коров, а и птицу, коз и овец и, конечно же, хрюшек. Веранда была совершенно пустая, если не считать небольшого колченого столика и двух-трех табуреток, и я ездила из конца в конец на своей старой детской коляске, разгоняя ее так, что часто таранила твою стенку, Дом, и тогда жалобно звенели, словно жалуясь на мою жестокость, стеклышки твоей веранды. А Бабушка все боялась, что я пробью стенку и выскочу вместе с коляской на улицу. Мне так хотелось, чтобы это случилось. Я верила, что у меня вырастут крылья, и я улечу в дальние дали. Они меня с раннего детства манили.
Даже и хмель превращается в уксус
В старом вине...
Долго ли виться казачьему усу
В лютом огне?
Даже тобою, походная бурка
Кормится моль,
Вот и на сердце стирается шкурка -
Рана сквозь боль.
В вешнем дыму с чебрецового склона,
В россеве слез
Вижу я дна обмелевшего Дона
Кость.
Вот какое замечательное стихотворение написал твой хозяин, милый Дом. Сколько в нем грусти, тоски по славному прошлому Донского казачества.
Не подумай, милый Дом, что я, как выражаются ныне, хочу себя пропиарить. Мне это ни к чему. Тем более теперь, когда я потеряла самых дорогих сердцу людей... Я просто хочу вспомнить вместе с тобой, Дом, те счастливые дни, которые я провела здесь, в твоих стенах, в этом волшебном саду, который мы обрабатывали всегда своими руками. И оттого сад нам стал еще дороже, еще прекрасней, еще родней. Ты помнишь, Дом, как я, живя под крылышком твоего Хозяина, который меня безумно любил и, естественно, баловал, плевать хотела на то, что творится вокруг, погруженная в волшебный мир своей любви. Мне до сих пор кажется глупым стремление многих обрести свободу посредством богатства. Ты со мной согласен, Дом? Иисус Христос бродил по земле, показывая пример добра и свободы от материальных благ. Зато блага духовные, я имею ввиду не только искусство и литературу, а еще и, прежде всего, добро во всех его проявлениях - к ближним, к меньшим братьям, к природе - ставил выше всего. И нас учил ценить их. Не злато и серебро, эти бездушные металлы, из которых мы сами куем себе оковы. Все-таки мы с тобой, милый Дом, будем верить в торжество добра, правда? Твой Хозяин верил...
