НА ЭТОЙ СТРАНИЦЕ ОПУБЛИКОВАНЫ ЗАПИСИ, ЗАМЕТКИ, НАБЛЮДЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА, БЛИЗКОГО КАЛИНИНУ И ВСЕЙ ЕГО СЕМЬЕ. ИМЯ ОСТАНЕТСЯ НЕИЗВЕСТНЫМ - ТАКОВО ПОЖЕЛАНИЕ АВТОРА ЭТИХ ПОДЧАС НАИВНЫХ, ПОРОЙ МУДРЫХ, НО ВСЕГДА ПРАВДИВЫХ - БЕЗ ПРИКРАС - СТРОК...
...Сколько лет ему? Сейчас у нас 61-й на дворе. Отнять 16. Всегда у меня плохо с математикой. 45 будет 22 августа. Показался мне с первого взгляда суровым. За обедом я боялась поднять глаза, уронила под стол вилку... Он понял мое смущение. Рассказал анекдот про то, как встречали в Новочеркасске архиерея. Смешной, но дерзкий. Мне показалось, он из верующих. Атеистов не люблю. Когда-нибудь наберусь храбрости и спрошу - верите ли вы в Бога. Но это потом, потом.., Мне так хорошо в этой семье. Жена - я ее уже видела в Ростове несколько раз - молодая, красивая и очень быстрая. Водит машину. Плавает в Дону, как рыба. Зову ее за глаза Шурочкой. Ругает нас с Н. за то, что мы каждый день переплываем через Дон. Грозится пожаловаться моей матушке. Ну да, они с ней спелись. Не пожалуется. А Адмирал - вот так я вдруг его назвала и мне понравилось, очень понравилось, - мне кажется, гордится, что мы обе такие смелые и бесшабашные. Н. взбалмошная, часто у нее меняется настроение. Мне нравится исполнять ее желания, хотя она ничего не просит. Нет, дневник я вести не буду - скучно и как-то по-кисейному. Уверена, Н. ведет, но прячет от меня, от всех. Она влюблена...
Природа здесь удивительная. Будто другой мир, Гавайи какие-то, даже лучше. Там все приторно сладко, если судить по кино, а здесь немного сурово, с какой-то болью о прошлом. Это не мои слова - так Н. сказала. Она обожает казачье прошлое донского края и гордится тем, что казачка... И не боится говорить об этом в нашей школе. Ой, хотела нехороший эпитет написать, но рука дрогнула. Все-таки храм науки, как говорит Шурочка.
...Кажется, нет ни Ростова, ни нашей "славной" школы. Даже при одном воспоминании о ней настроение портится. А ведь раньше я ее даже любила и была прилежной ученицей и пионеркой. Неужели попала под влияние Н.? Она порой напоминает мне Базарова, как вдруг ее накрывает облаком романтики и какого-то дикого - языческого - восторга перед Вселенной, мирозданьем... Людей она тоже любит, но не всех - больше деревенских, своих хуторских знакомых. И они ее своей считают... Или притворяются. Но зачем? Пока не разобралась во многом.
Хочу писать... Не дневник, а что-то человеческое, то есть, про других, о других. Поговоришь с Адмиралом, и мир кажется таким огромным, богатым, люди интересными и все без исключения обязательно с добром в сердце. Просто, говорит А.. - я так теперь буду называть его для краткости, - нужно уметь к каждому найти ключик, иметь терпение, развернуть человека к свету. Нет уж, зло и злые есть и всегда будут. Зло нужно выносить на широкое обозрение, осуждать публично. Хочу быть журналисткой - А. ведь тоже начинал с журналистики. Н. слушает много музыки - Рахманинова, Листа, Шопена и говорит, что хочет уйти в монастырь. Прямо так и сказала за столом. Я видела, как у А. блеснули в глазах слезы - он ее очень любит. Иногда мне кажется, он видит в ней чуть ли не свое второе "я". "А как же мы без тебя?" - спросила Шурочка. - "Привыкнете и забудете", - сказала Н. и убежала к себе на веранду. Я осталась за столом. Хотела сказать: "Никуда она не уйдет, не уживется ни с кем, тем более в монастыре с его строгими порядками", но А. вдруг стал рассказывать, с каким удовольствием в детстве пел на клиросе в миллеровской церкви, потом вспомнил своего дядю Аркадия, который был священником. И вдруг, прикрыв глаза, прочитал "Верую во единого Бога Отца Вседержителя...". Теряюсь в догадках, что это такое, а спросить стыдно. Тетя Каля, родная тетя А., тайком утерла несколько раз слезы. Потом А. стал читать стихи Блока. Много, и все наизусть. Н. вошла тихонько и улеглаь на диван... "В монастыре тебе не позволят читать Блока и слушать Листа, хоть он и был аббатом", - вдруг сказал А. Мы все переглянулись. Первой рассмеялась Н. Вскочила, обняла Адмирала за шею и громко поцеловала. Они были так похожи в своей безудержной радости. Потом мы слушали романсы Чайковского. "Уноси мое сердце в звенящую даль" Н. прокрутила раз пять, пока не заело пластинку. Жарко... Я, оказывается, люблю жару.
Н... уткнулась носом в Майн Рида, а ведь только вчера читала ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ. Даже на Дон отказалась идти. Я тоже не пошла - мы с А. поехали на полевой стан, где его встратили как родного. Напишу я, наверное, для МОЛОТА заметку - так А. мне посоветовал. Прознал каким-то образом про то, что мне хочется писать. Там есть интересные дядьки, очень живописные тетки. И обед вкусный был... Спустило колесо, и пока шофер возился с ним, нас окружила горячая предвечерняя степь. А. что-то записывал в своем блокноте карандашом, присев на подножку машины. Когда мы спускались с горы по крутой извилистой дороге в облаке пыли, которая даже на зубах скрипела, А. достал блокнот и стал читать, все время прерываясь, чтобы подправить написанное. Потом прочитал за ужином готовое стихотворение. А я и не знала, что он еще и стихи пишет. Попросила листок на пять минут, списала себе. Зачем, спрашивается? Неужели я... Какие глупости. Даже стыдно подумать. Но стихотворение за-ме-ча-тель-но-е.
На парующей пашне
Отдыхают твои трактористы,
А из пахотных строчек
Прорастают твои семена.
А с опушек лесных
На свет выбегают березы,
Сея лиственный снег,
На одной отставая ноге
По откосам косым,
Где висят соловьиные гроздья
Над могилами тех,
Кто сражался на Курской дуге.
...Никогда в жизни никто меня не слушал так сосредоточенно и внимательно, как Адмирал. А я была в ударе - такое несла... Все, что в голову взбредет. Даже в политику сдуру ударилась. Несколько раз видела на его губах легкую - не злую - усмешку. Вошла Шурочка, сказала: "Кончайте трепаться. Нужно огород поливать". Мне это занятие очень нравится. Мы с Н. бегаем босые по саду с ведрами, подоткнув подолы юбок. Качает воду из скважины - занятие не из легких, - сам Адмирал. Вода ледяная и очень вкусная. Воздух пропитан запахами петунии и ночной фиалки. Прелесть... Я чуть ли не силой сменяю Адмирала возле скважины - вижу, у него заболела рука. "А еще бы хорошо полить виноград. Хотя бы ведер по пять вылить под каждый куст, - говорит он, присев на лавочку под кудряшом. - Лето знойное". Ничего себе, думаю я. Пол двора засажено донской чашей - кустов пятьдесят, если не больше. Днем жарища, вечером тучи комарья. Но мне уже хочется этим заняться, очень хочется... Из летницы так вкусно пахнет пышками - их тут называют лепенчиками, - Шурочка готовит ужин. Но сперва мы искупаемся в Дону. Все, кроме Адмирала - он почему-то стыдится раздеваться на людях. Сосед, Иван Филиппович, вредный такой казачура, но с очень красочной речью, рассказал, что А. раньше каждое утро на зорьке купался в Дону и часто переплывал туда и обратно. Даже в разлив.
Жизнь тут не такая простая, как в городе. Сложна даже. Роскоши никакой в доме нет - кровати железные, раскладушки, старые столы под клеенками, колченогие стулья... Трудно поверить, что живет тут знаменитый писатель, которого переводят даже за самым дальним бугром. Но я бы не назвала А. аскетом по убеждению. Нет, он не пишет по заказу, в доме всегда живут либо родственники, либо знакомые, выписывает все толстые журналы, книги покупает на последние деньги - это слова Шурочки. Ну, а Н. пачками закупает пластинки, которые заслушивает до дыр. Поэзию люблю, но до Шопена, простите, пока не доросла. Каждому свое. А., видела сама, плачет под музыку и очень этого стыдится.
...Руки мои чесались, так сказать, экспроприировать одно фото Адмирала. Но победило интеллигентное происхождение. Приеду как-нибудь с фотоаппаратом и пересниму. У них в доме везде валяются фотоснимки - книги ими закладывают, в ящиках письменного стола целые кучи. Никаких альбомов. А фотографий много. Особенно Адмирала с Шурочкой в военное время. У них была любовь... Она и есть, но приняла другую форму. Шурочка спорщица большая, даже, я бы сказала, нигилистка. Сначала принимает что-то в штыки, доказывает обратное, а потом... Потом побеждает любовь к своему единственному Толечке. Н. сказала как-то, что в героях Хэмингуэя и Ремарка ей видится отец, только без партбилета. Она считает, что партия делает человека безликим, подчиняя воле серого меньшинства. К слову, ее приняли в комсомол заочно, когда она болела свинкой и отсиживалась дома. Думаю, она скоро отчалит из этой организации. А. наверняка не упрекнет ее за это - он не хочет потерять ее расположение и любовь. Больше любовь, конечно. Они подчас спорят, иногда до крика. Потом целуются, плачут, обнимаются, просят друг у друга прощения. Но каждый остается на своих позициях. Мне кажется, еще и из-за этого они так горячо друг друга любят. Я бы даже сказала - страстно.
Н. совершенно ненормальная. До сих пор не могу отойти от того, что она сделала. Не только я - Адмирал бежал по репьям босиком. Он видел в бинокль, как она нырнула с левобережного яра и поплыла на наш берег под самым носом у "ракеты", с которой ей сигналили еще из-за острова. Я восхищена ее смелостью, но мне очень жаль А. Видела бы она, какой у него был вид - словно конец света наступил. Поранил ногу стеклом, но даже не заметил. Н. снесло течением, но он точно угадал, где она выплывет и забрел в Дон прямо в одежде, протянул ей навстречу руки. Она потом просила у него прощения. Но, кажется, так и не осознала своего безумного, скорее даже глупого, поступка. Кому и что она пытается доказать?.. Да, я догадываюсь - кому. Но он так далеко и вряд ли оценит. Порой мне кажется Н. просто играет в прятки или догонялки с судьбой. Шурочка сказала, что ее следует отпороть ремнем. Н. принесла старый военный ремень Адмирала с большой пряжкой и положила перед ней. Ей бы еще в куклы играть...
...Разговаривали после ужина в столовой - на дворе тихо и полно комаров. Шурочка читала в спальне, закрыла к нам дверь, чтобы не мешали. Она без книги жить не может - мне бы, филологу будущему, ее рвение. Н., мне кажется, бродила по саду. В кромешной тьме - тучки на небе и ни одной звездочки. Она так закаляет характер, а вот я, честно говоря, темноты побаиваюсь и считаю напрасной тратой времени упражнения над своим характером. Для кого и для чего, спрашивается? Адмирал вдруг стал рассказывать мне, как встретил свою первую жену, Любочку Сафонову, которая умерла после родов дочери Любаши. Сказал, что был совсем молод - 17 лет - и увлекся ее красотой и раскованностью в обращении. Ее родня вся была против, они из знатного казачьего рода и хотели для дочери жениха с положением и достатком. А тут - неуравновешенный мальчишка, образование 7 классов и один курс техникума. "Ей запрещали со мной встречаться, мы тайно обменивались записками, - рассказывал А. почему-то мне, именно мне! Как вдруг сказал: - Ты чем-то похожа на нее. Глазами - Задумался на мгновение. - Когда я встретил Сашу, я понял, что такое любовь. Едва на ногах устоял. Такое раз в жизни случается..." Тут вошла Н., и он замолчал. Она тихо села в уголок дивана, поджала под себя ноги. Мне кажется, она слышала рассказ А. Нет, она не подслушивает никогда, я знаю точно, но в сумерки и ночью она ходит по дому тихо, как привидение, и, наверное, была на веранде, за тонкой перегородкой от столовой. Н. очень любит свою старшую сестру, дочку этой самой Любы Сафоновой. Н. вдруг сказала: "Как странно - меня бы не было, если бы ты не встретил свою Сашу. Она бы вышла замуж за бухгалтера и родила бы ему... Нет, я бы все равно была твоей дочкой, даже если бы ты ее не встретил. - У Н. как-то странно блестели глаза. - Дети бухгалтеров не тоскуют по идеалу, правда? Им легче и спокойней живется на этом свете. Но я не хочу покоя. Не хочу!!!"
Анатолий Калинин на фронте в бурке, подаренной генералом Селивановым. Портрет работы Бориса Плевакина
В сумерки поднялись с Н. на Володин бугор... В степи душно от запахов цветущих трав. Ковыль я никогда раньше не видела. Н. сказала, что ковыль - это седые волосы Земли. Дикое поле... Лежали долго на самой макушке бугра, смотрели, как на небе "кто-то щедрый для нас звезды разбросал", - выразилась Н. У нее очень образный язык, но она не пишет ничего, кроме дневника. Говорит, не хочу быть на поводке у цензуры. Кстати, А. тоже недавно говорил о цензуре и критиках. О том, что каждое его произведение воспринимается в штыки, начиная от военного романа НА ЮГЕ, о котором Сталин сказал: "Удачный дебют". Придрались, что казаки повесили рядом с советскими орденами георгиевские кресты. Но ведь так оно было на самом деле. Н. говорит, что сражаться с цензурой похоже на упражнения всем известного идальго с ветряной мельницей. И тут же добавила: "С удовольствием бы покаталась на ее крыльях. Знаешь, я боялась всегда высоты, но сумела преодолеть в себе этот страх. Скажи, разве можно полюбить девушку, которая боится высоты?" - неожиданно спросила она у меня. Мне хочется во всем поддакивать Н. - сама не знаю, почему. Я сказала: "Нет, нельзя". Потом мы долго молчали, любуясь уже яркими звездами.
Как я счастлива, что судьба завлекла меня в этот волшебный мир...
...Мы сидим у самой настоящей, пышущей жаром печки, положив ноги в короб. Здорово! Здесь вокруг природа, ей все подчинено. Мороз разукрасил стекла сказочными рисунками, ночами слышно, как трещит на Дону лед - даже не трещит, а словно громко стонет. Дон стонет, скованный льдом. Адмирал читал нам весь вечер отрывки из ЦЫГАНА - он пишет продолжение! "Не могу его оставить одного, - сказал он, имея ввиду Будулая. - Ушел в никуда. А в хуторе его полюбили... Нет, дело не в том, что мне пишут читатели, требуя вернуть Будулая Клавдии - я сам не могу расстаться с ним. Писатели самые настоящие эгоисты, пишут о том, что им нравится, о чем хочется писать. Иначе зачем браться за перо? Фицджеральд писал о своей Зельде, об их трагической любви - все до одной книги об этом. Я тоже пишу о любви... - Тряхнув чубом, сказал: - Она всегда трагична. На ее пути сплошные тернии. Но сквозь них еще ярче сияют звезды".
Н. загрустила вдруг, вышла во двор в бурке - она зимой гуляет по саду в отцовской военной бурке. Я вышла вслед за ней. Колючие звезды. И свет от них словно в склепе. Н. сказала, когда мы укладывались спать, что некоторые звезды ее ненавидят и пытаются пронзить своими лучами. И еще она сказала: "Все это представление устроено в мою честь. Злой театр лютой зимы. Хочу туда, где тепло. В Техас..."
Ходили с Н. гулять по берегу Дона - дошли почти до самых Раздор. Трава, деревья - все в инее, словно в волшебной сказке. Н. вдруг стала рассказывать о своем детстве в этом доме. "Я помню отца совсем молодым, почти юным. Он наклонялся надо мной, чтобы поцеловать на ночь, а я обхватывала его за шею руками и просила остаться, - говорила она, глядя куда-то вдаль. - Он присаживался на край кровати и обязательно мне что-нибудь рассказывал. Или пел... Помню все его рассказы... В основном он их выдумывал находу. Это было интересней сказок. Больше всего я любила, когда отец рассказывал мне про нашу Вселенную, называл созвездия, звезды, где они расположены на небе показывал. Мы с ним словно плавали на космическом корабле. Помню, сидели на больших теплых кабаках в конце сада - они там росли, - и небо было так близко. Сначала меня пугала эта близость, дышала в лицо чем-то загадочным до дрожи, казалось, пыталась поглотить. Потом я привыкла и не могла оторвать взгляда от звездной бездны. Отец рассказывал про другие миры - гораздо интересей, чем я потом читала в фантастических романах. Там всегда жили добрые и разумные существа... На одной планете это были большие красивые бабочки, на другой - собаки и кошки, другие звери, которые ходили на задних лапах и дружили между собой. А как-то папа рассказал мне о планете, которую населяли только цветы. Они все время издавали мелодичные звуки, сливающиеся в одну прекрасную мелодию... Я верила всему, что говорил папа. Верю по сей день. Так хочется, чтобы на самом деле в мире было больше добра, чем зла... Неужели правда, что в творенье Божье вмешался Сатана, этот ужасно привлекательный для здешней - материальной - жизни Мефисто?.."
...Никак не могу составить для себя тот самый список книг, которые Адмирал наметил себе прочитать. Ему тогда было, как он говорит, лет 12-13, и на развалах в том же Миллерово, а позже в Новочеркасске, куда переехала семья, можно было купить за копейки редчайшие старые издания. Как жаль, что почти все они пропали в оккупацию Новочеркасска фашистами! Итак, из философов он называл мне Спенсера, Ницше, Ключевского, в другой раз Шопенгауэра и Спинозу... Неужели он мог все это прочитать? "Я мечтал учиться в университете, но пришлось зарабатывать на жизнь. Время было такое... - как-то сказал А. - Но я поставил себе цель познать всю мудрость мира. Наивное желание, но оно мне помогло. Наивные помыслы и стремления часто помогают нам в этой жизни. Господь был наивным, сотворяя наш мир, верил в победу добра над злом... - А. задумался. - И я верю. Всегда буду верить. Иначе зачем жить?.."
Влечет меня в Пухлеград неведомая сила. И не только сам Адмирал является культом моего обождания, но и вся атмосфера дома, скажу больше, хутора. Местные выпивохи, которые приносят рыбу или просто заходят "выплеснуть писателю душу", как сказал дядя Володя С., тоже особенные. К слову, с этого Володи С. Адмирал "списал" своего Андрея Сошникова из СУРОВОГО ПОЛЯ. Похожая судьба, но, конечно, опоэтизированная или скорее выписанная в особой - калининской - манере. Правда жизни схлестывается с вымыслом - именно схлестывается, а потом вдруг сливается... Пока мне трудно выразить некоторые моменты словами. Особенно это касается творчества КАЛИНИНА. Сильное течение подхватывает читателя с первых страниц, несет, вдруг окунает с головой, становится трудно дышать... И это говорю я, будущий филолог и журналист.
Нас частенько стригут в универе под одну гребенку, а здесь, в этом доме, все разные и все особенные. Не больно пострижешь ту же Н....
Мы с Н. переписываемся, часто на английском. Она меня заразила любовью к Байрону, Шелли, Суинберну...Тоже пытаюсь читать на языке оригинала... А она еще и переводит по-своему, иной раз ближе к тексту, чем некоторые переводчики. Разучили наизусть вступление к ПЕСНЕ О ГАЙАВАТЕ Лонгфелло. Н. говорит, перевод Бунина, быть может, даже лучше оригинала или равен ему. Ну да, Бунин сохранил музыку стиха. Адмирал очень любит Бунина и помнит много строф из ГАЙАВАТЫ.
...Приехал Закруткин, и они с Адмиралом читали наперебой и по памяти, разумеется, стихи классиков - Гумилева, Тютчева и, конечно же, Лермонтова с Пушкиным. А. читал Маяковского. Н. его не любит за то, что "наступил на горло собственной песне", по его же словам, ради дела революции. И еще говорит, что ей противны его взаимоотношения с Бриками - любовь на троих. "Поэт не должен быть таким. Уверена, Петрарка был другим," - сказала она после того, как А. прочитал: "Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг". А. посмотрел на нее странно - с состраданием, что ли. Он сам - однолюб, об этом я знаю точно. Цельная, могучая натура. Но мне запомнилась у Маяковского одна строка: "Ночь обложила небо звездной данью". Н. она тоже нравится. "Мы, мальчишки двадцатых-тридцатых выросли на Маяковском, - сказал А." "Тогда не ругайте нас за нашу любовь к Битлам и Элвису Пресли, - задорно парировала Н. - Мы на них научились любить свободу"...
Н. хотела порвать свое фото с куклой и кислой рожицей. "Ненавижу слезы. Они должны быть внутри, - сказала она, неохотно кладя фото на место после моего громкого: "Нельзя!". - Ты права, тут родители. Я уже сто лет не плакала. Последний раз, когда сосед убил нашего кота Сеньку. Гад..."
Я попыталась отвлечь Н. от печальных воспоминаний веселым анекдотом из нашей богадельни, то есть универа. Она даже не улыбнулась. Вдруг сказала: "Завтра приделаем к лодке парус и уплывем далеко-далеко. Только возьмем с собой транзистор - скучно без Шопена и Рахманинова..."
Плавали, перевернулись на середине. Но транзистор не намочили. "Не ветер, вея с высоты, листов коснулся ночью лунной..." Н. сказала, что может слушать этот романс на стихи Алексея К. Толстого бесконечно. Но только на музыку Римского-Корсакова. Откуда она знает столько музыки?..
А. буквально тащит за уши молодых писателей, поэтов, художников. Даже тех, кто на мой взгляд, этого не достоин. Часами правит их рукописи, потом пишет предисловия для ОГОНЬКА, ДОНА, ЛИТГАЗЕТЫ и так далее. В итоге многие, если не большинство, начинают считать себя гениями, классиками, столпами русской литературы. Я понимаю: Примеров - необыкновенно талантлив. К слову, в Ростове шушукаются, что Калинин якобы объявил гением сумасшедшего. Мерзкий город, хоть и мой родной. Н. его тоже не выносит. Аршак Т. стал важным и напыщенным после похвал Калинина, Куликов тоже забронзовел в некотором роде, ну, а Борис Примеров каким был, таким и остался. Истинный талант слава не портит, а лишь окрыляет.
Сия парочка словно материализовалась из воздуха, но я сразу просекла, кто они. Мы с Н. собирались на Дон и расхаживали по двору в купальниках с тельняшками на плечах. А эти в жару были при костюмах... Ну и шарашкина контора - не могут агентов замаскировать под графоманов или хотя бы благодарных читателей. Адмирал тоже сходу просек наших доблестных бойцов невидимого фронта. Не без труда скрыл эмоции. Пригласил в дом. Я принесла холодного компота и пышек - Шурочка уехала за продуктами в совхоз. Велел мне остаться. Н. вошла в том же наряде - она плевать хотела всегда на всяких официальных дядек - и позвала меня купаться. "И ты оставайся, - сказал А. - Интересно будет". "Нет уж, меня Ромка ждет". Она хлопнула входной дверью, и тут же раздался радостный Ромкин лай.
Итак, товарищи в костюмах представились... начинающими писателями. Достали какие-то вирши. А. сказал: "Давайте перейдем к делу. И попрошу представиться". Оба вылупились на меня. "Это мой секретарь, - сказал Адмирал. - Она будет стенографировать наш разговор"...
(Далее вырвана страница).
А. сказал, когда эти прыщи отбыли: "Мой Будулай беспартийный, это так. Но партбилет в наши дни не служит гарантией порядочности. Сейчас в партии, увы, много карьеристов. Если так пойдет дальше... - Он вздохнул. - Я вступал на фронте. Не я один. Да, коммунисты первые шли в атаку и подавали пример другим. У нас тогда была одна привилегия - умереть первыми. А сейчас..." Мне показалось, он смахнул слезинку. Все-таки наверное, мне это показалось.
Н. мне все ближе, и все больше я ею, можно сказать, восторгаюсь. Ее нежеланием думать о будущем, о том, как вписаться в наш мир... При таком отце и при ее таланте к писатетельству, а еще при ее блистательной фантазии мне кажется, ей было бы довольно просто опубликоваться в том же ОГОНЬКЕ. Она и слышать об этом не хочет. Читает, слушает музыку, сейчас увлеклась Библией... Кстати, это я ей сумела достать - экспроприировали у кого-то наши недремлющие органы, ну, а дальше уже дело техники... Н. была просто в экстазе. Адмирал поощряет все ее увлечения, более того, он их лелеет! Шурочка переживает за нее, хочет, чтобы она спустилась наконец на землю. Я думаю, это никогда не поздно. Я ей завидую - так долго и упорно стремиться к своей мечте. Крылья она, конечно, опалит... Кстати, Примеров посвятил Н. дивное стихотворение, где есть такая строчка: "Те, адресованные далям, два опрометчивых крыла". Она спрятала это стихотворение, но я обязательно его перепишу. Почему-то Борис не хочет его публиковать. А крылья, адресованные далям, все еще громко хлопают у Н. над головой...
Старая деревянная лавочка под кудряшом - так называет А. клен... Сколько всего она знает, скольких людей повидала. А вообще кудряш - местное название. Это дерево из сказаний о викингах - ясень. Вечное. То самое, из которого Зигмунд достал свой меч Нотунг... Об этом мне рассказала Н., поклонница Вагнера. Итак, вечность... Зной, кудряш шелестит своими узкими темнозелеными листьями. Думаю, так было всегда. Тогда, когда еще не было человека. А. часто сидит на этой лавочке один. Отсюда виден Дон. Запах Дона охватывает со всех сторон. "Дон пахнет арбузом, - говорит А. - Дон пахнет мечтой о счастье... Мой Будулай будет искать его всю жизнь. В молодости главное счастье - любовь, ну а потом... Она остается, любовь, но тебе еще чего-то хочется. Я смотрю на Н. и вижу, как много она от меня взяла. Но она росла в другое время. Ваше поколение не интересуется политикой, многое отрицает. Прошлое отрицает... Я тоже не все приемлю в прошлом. Но иного пути у нашей страны не было. Тогда, в семнадцатом, не все отдавали себе отчета в том, что делают. В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата... Необходимо было сохранить нашу уникалную культуру. Увы... Сталин это понимал, хоть и был грузином. Но он - человек русской культуры. Хрущеву культуры не достает. Он плохой дипломат. Куба нам дорого досталась. Возможно, игра стоит свеч. А там кто его знает..."
Этот столичный прохиндей нагло преследует Н. Ходит за ней, как тень, поддакивает за столом каждому слову, в Дону, когда мы купаемся, пытается поднырнуть... Правда, ничего более пошлого себе не позволяет, иначе... Ну да, она бы просто хватила его кулаком по очкам, а я... Впрочем, он мне слегка нравится, и если бы не Н., завела бы с ним интрижку. Но ему, кроме Н., не нужен никто. Откуда он взялся такой? Сын довоенного еще друга Адмирала. Папашка - зануда каких свет не видывал - все про политику и прочую хрень. Мы ржем над ним в открытую. Н. еще такое дитя... Во всем без исключения. Не видела таких сроду. Что в ней и привлекает. Меня в первую очередь. Да и этого дылду двухметрового, которого соседская девчонка, подружка Н., очень метко прозвала Фитилем. Она тоже обожает Н., хотя на десять лет ее моложе и ни черта не понимает в литературе, музыке и так далее. Ну, а в Н. есть что-то дикое - вдруг накроет, и целый день пропадает с этой девчонкой в степи, еще где-то. Сказала: "Мне тошно, когда на меня смотрят с таким явным восторгом". Дурочка - это похоть, а не восторг. Но она пока не понимает значения этого слова. Адмирал очень часто подходит к Н., гладит по голове, целует в макушку... Ему тоже не нравится этот прохиндей, только он виду не подает. Такое впечатление, что А. хотел бы продлить состояние ее восторженного полудетства вечно. Он ею любуется. Он наверняка догадывается о ее сумасшедшей любви к этому... Черт, если она случайно прочтет мои заметки, не пустит больше на порог. Какое счастье, что я попала в этот дом, населенный самыми настоящими инопланетянами.
...Если бы А. не занимался так рьяно своей депутатской деятельностью и не переживал из-за политики, он бы написал чудесный роман о любви - только о любви. У него нежнейшая душа. Фицджеральд писал только о любви... Кстати, А. его любит. Он читает нашу литературу, но выборочно и часто плюется или хохочет, читая нам вслух некоторые перлы. Вот в ЦЫГАНЕ он спрятался за бороду Будулая и написал про любовь так, что письма мешками идут. Глупые в основном. Но где взять умного читателя? Н. вообще не читает советскую литературу. И правильно делает. Но нас в богадельне заставляют. Н. сейчас читает фантастику. Странно, правда? С ее интеллектом и пристрастиями. Она сказала как-то, что музыка - это что-то вроде фантастики. Особенно Вагнер. Господи, его я совсем не понимаю...
Саша и Толя КАЛИНИНЫ под кудряшом. В разгаре знойное лето, а в тени дерева прохладно, птицы поют над головой, вдалеке о чем-то шепчется с берегом Дон...
В славном Пухлеграде частенько отключают свет - даже по вечерам. Шурочка, любительница цивилизации, то есть чтения и телевизора, ругает горе-электриков на чем свет стоит, а я обожаю такие вечера. Н. тоже. Она забирается на балкон мансарды, оттуда на бортик крыши и смотрит в степь, на огни спускающихся в Пухлеград машин. Как Ассоль, ждущая корабль с алыми парусами. Если бы он, ее далекий, знал, как ждет его в России одна замечательно красивая и светлая душой девчонка. Как громко хлопают крылья ее любви. Опять я переступаю черту дозволенного...
Адмирал сидит за столом в столовой, настраивая фитиль старой лампы. Она коптит, но здесь меня не раздражает запах керосина - как бы сливается он с запахом петунии и ночной фиалки, даже растворяется в нем.
"В холодный ноябрьский вечер Хаджи-Мурат въезжал в курившийся душистым кизячным дымом чеченский немирной, - делает ударение на последнем "о", - аул Махкет..."
И пошло-поехало. На память. Несколько страниц подряд. А ведь не учил специально.
- Какая ритмичная проза, - говорит, с трудом переводя дыхание от возбуждения. - Кое-кто считает, у Толстого она тяжелая. Это не так. Прочитал ХАДЖИ-МУРАТА в двенадцать лет. Многое не понял. Но понял, что хочу и буду писать. И что над словом нужно работать упорно, каждое слово должно ложиться на свое место в строке. И от сорняков избавляться беспощадно. Флобер работал над каждой строкой. Жаль, я не знаю французского. Перевод - это уже не то. Переводчик должен быть конгениален автору. Как Пушкин. Бунин...
Под абажуром над столом вдруг вспыхивает тускловатый свет, и я вижу Н. в уголке дивана. Когда пришла?..
Шурочка включает в соседней комнате телевизор - там передают какую-то классику. Н. вихрем срывается с дивана и летит туда. Кажется, это Первый концерт Чайковского. Возвращается через минуту разочарованная. Играет кто-то другой, а не...
Евгений Матвеев... Узнала его сходу. Это я встретила его у ворот. Окинул оценивающим взглядом. Спросил, кто такая без всяких обиняков. Сказала: "Ваша поклонница". Понравился ответ. Улыбнулся. По-человечески, а не как актер. Обнял даже. "А почему под мальчишку стрижешься и в штанах ходишь? Униформа такая нынче, что ли?" "Так жить легче", - отвечаю первое, что приходит на ум. Идем вместе к крыльцу, возле которого уже стоит Адмирал. Обнимаются и целуются. "Где моя любимая женщина?" - озорно спрашивает Матвеев и при этом подмигивает мне. "Пирожки жарит любимому артисту", - отвечает Адмирал.
В столовой уже накрыт стол. О-ля-ля, этого человека здесь любят, это так. Впрочем, а кого не любят? Но Матвеева, кажется, по-особенному. Адмирал говорил не раз, что он великолепный Макар Нагульнов из ПОДНЯТОЙ ЦЕЛИНЫ. Знакомы они давно - в 58-м Матвеев жил с киногруппой в Пухлеграде, снимался в ЖЕРЕБЕНКЕ тоже по Шолохову. Мне он понравился в ХОЖДЕНИИ ПО МУКАМ - шикарный дядька.
- Где моя Колдунья? - Матвеев закусывает уху пирожками, не забывая рассказывать киношные и театральные новости. - Небось, красавицей стала настоящей. Почему меня не встретила?
- Табун совхозный пасет с дедом Буравлевым.
- Серьезно? - Матвеев на какое-то мгновение перестает жевать. - Что за фантазия?
- Научилась верхом ездить. Купают вместе коней.
- Она что, не знала, что приезжаю?..
С обидой сказал. А я подумала: "Молодец, Н. Осталась бы такой навсегда. Вот у меня характер как тряпка. Увы..."
Потом они уединились с Адмиралом. Матвеев хочет снять ЦЫГАНА. Как режиссер. И как актер, разумеется, будет играть. Упрашивает А. писать сценарий. А. отказывается. Матвеев удивлен: "Такие деньги. Разве они ему лишние будут?.."
Очень строго меня любящему - дорогому Анатолию Вениаминовичу с очень нежным чувством и благодарностью за "жестокость"
Евг. Матвеев.
хутор Пухляковский
16 мая 1966 г. (Тогда, когда цыгана хлестали батогом!)
"С ним так много у меня связано, - сказала Н., когда мы в сумерки заплыли на середину Дона и отдались на волю течения. - В то лето... Это было такое чудесное лето..." "Ты к нему даже не вышла, а он спрашивал про тебя," - сказала я без упрека, а скорее с восхищением. "Он не причем. Это случилось со мной, только со мной... Да, просто мы тогда были вместе. Я водила его по хутору, знакомила с местными, показывала старые курени. Он что-то рассказывал - не помню, что именно. Как вдруг с неба словно протянулась рука и подняла меня высоко-высоко. И я увидела все совсем не так, как видела раньше. Он был рядом, но он ничего не заметил. Ну, и слава Богу. Это было такое прекрасное чувство, какое-то волшебство. Чистое, доброе, светлое... Я поняла вдруг, что... должна жить по иным законам, быть честной и искренней с самой собой... Он прозвал меня Колдуньей. Может, не зря?.."
За столько лет дружбы первое признание такого рода. Потом наверняка пожалеет. Но сейчас ее лицо сияет. Или это блики от воды?..
Адмирал сказал за ужином: "Если бы не Матвеев, ни за что не дал бы своего Будулая на растерзание киношникам. Он просто умолял - в театре трудно играть из-за болей в спине, и вообще хочет попробовать себя в режиссуре. Что ж... Мой Будулай останется моим Булулаем. Но я прослежу, чтобы не было киношной пошлости, всяких штампов и проходных фраз. Правда, вряд ли мне это удастся на расстоянии..."
Замечательная актерская работа Евгения Семеновича Матвеева в фильме по первой части романа АНАТОЛИЯ КАЛИНИНА "ЦЫГАН". Успех был невероятный. И красив Будулай, и мужествен, и языком зря не болтает. Но у автора всегда остается свой герой - настоящий Будулай, частица самого КАЛИНИНА, причем, самая-самая романтичная...
Н. сказала, что Адмирал тоже наступил на горло собственной песне. Мне кажется, он согласился, хоть и промолчал. Потом она заявила, что никогда не вступит в партию, что художник должен быть свободен и одинок. И коллектив, то есть партия, решать за него не должен. А. молча и задумчиво смотрел перед собой. Мне показалось, не в пустоту - он что-то видел. "Мы победили фашистов благодаря организованности, которую обеспечила партия. Коммунисты всегда были в первых рядах, то есть шли на смерть первыми. Тебя никто не заставляет вступать силой. И то, что партию превратили в некую ступеньку для подъема по лестнице успеха, еще аукнется, уверен. Раньше слово "карьерист" было ругательным... - Он вдруг резко встал из-за стола. - Вопрос сложный и не для обсуждения за обедом. Я пошел работать".
Мне жаль А. Хоть он и депутат Верховного Совета, от него мало что зависит. Правда, он пишет великолепные статьи о тех же карьеристах, за что его не любит областное начальство. А мне, вероятно, придется вступить в партию. Такова се ля ви, как говорит один мой знакомый.
Все-таки я сумела переписать стихи Примерова, посвященные Н. - она сама мне их дала. Сказала: "Теперь это уже не имеет никакого значения". Не поняла, что она имела ввиду, но вид у нее, как выразился А., опущенный. Не взгляд, а вид - о, я прекрасно это поняла. Почему у нее все сложилось именно так? Никто из тех, кто рядом, не нужен, а вот подай то, что недоступно. Сама как-то процитировала Гете: "Зачем искать далеких звезд - для неба их краса, Любуйся ими в ясну ночь, не мысля в небеса..." А. ее очень жалеет, но сказал, что такая, какая она есть, дороже ему в тысячи раз. И столько она в нем возбуждает хорошего, юного, давно забытого, даже утерянного...
Стихи у Бориса чудесные. Так сейчас никто не пишет...
Да, ты была неповторимой,
И на виду души твоей
Мгновенья света преломили
Сиротство серое дождей.
В минутном сне надежды близкой
Во исполнение всего,
Казалось там, за лунным диском,
Все есть: мечта и божество.
Казалось, там так много света,
И свет безудержно манил,
Но не хватало у рассвета
Сил дотянуться до светил.
Воспоминания сжигали,
Испепеляли все дотла -
Те, адресованные далям,
Два опрометчивых крыла.
И страх, и страсть, и вздох, и песню, -
Не потому ли среди нас,
Была, была ты в день воскресный
Такой, какой бывают раз.
Все улеглось. Нет больше мочи
Нести зеленый груз весны.
Запенились во взорах ночи
Пришпоренные явью сны.
Так бей по желтым скулам веток
И смейся из последних сил
У ног непознанного лета,
Не распечатав чувств и крыл.
...Что в ней такого и почему к ней так влечет?.. Ну, я глупая, привязчивая, как говорит мать, легко подпадаю под влияние более сильных натур. Да, она сильная, но дело вовсе не в этом. В чем же?.. В нашей богадельне я пользуюсь успехом интеллектуалки и легкого пера. То есть, одна из лучших, если не самая... Н. часто повторяет, что она "песчинка в космосе, камешек на берегу". И еще говорит, что мечтает раствориться в мирозданье. Как это?.. И зачем?.. Влечет к ней тайна какая-то. Он сама не знает, что это за тайна. Прмеров выразился: "Это запах подснежников под луной и тень от солнечного блика на волне. Игорь Северянин лучше бы сказал". И рассмеялся. Вообще-то красиво подмечено. Адмирал сказал как-то про Н., что в войну такие, как она, не задумываясь, шли на смерть за Родину.
Он ее тоже не знает до конца. Никто не знает...
...Стал вспоминать Цимлу, стройку, как в 51-м сорвался туда всей семьей. Жили почти целый год в коттедже, где, по выражению А., побывал весь Союз писателей. Ну да, он один жил в Цимле, остальные - писатели, журналисты - приезжали время от времени. Писал дневник, очень подробный. Шурочка говорит, пропадал на строительстве чуть ли не сутками, а они втроем - она, ее мама и маленькая Н. - запирались в домике, потому что в поселке пошаливали вольноотпущенные зэки и всякие пришлые. "Пишу роман. Опубликовать будет не просто, - говорит А. - По сей день не любят поминать о том, что плотину строили заключенные. Да, там и политические были, и убийцы, и просто оклеветанные. Говорил со многими. Кто-то был на войне... Оступиться легко, трудно бывает подняться. Мы должны помогать подниматьтся. Всем без исключения. Шолохов многих выручил в тридцатые. С риском для себя. Большим риском. Но иначе он не был бы нашим Шолоховым. Ему всегда будут завидовать - гений мишень для травли, клеветы, ненависти. Так было во все времена. Ничего не изменилось. - Добавил, помолчав: - Быть может, хуже стало. Самые лучшие в войну полегли. Ну, а те, что отсиживались в тылах, сейчас себя на коне почувствовали..."
Ранней весной, когда еще дуют холодные ветры, а ночью сковывает землю мороз, воздух в степи нежно и по особенному печально сиреневый. Он словно дрожит, взволнованно и мелодично звеня...
...Вот она, ранняя весна в Пухлеграде, состояние пьянящей невесомости и чего-то сродни помешательству. И думаешь, и чувствуешь иначе. Вроде все заново начинается. А. ходит по саду и что-то шепчет. Останавливается, смотрит на Дон, который только что освободился, как он выразился, от ледяной кольчуги. Зима была лютая и снежная, зато весна ранняя, и мы с Н. уже принесли из Глубокой балки охапку подснежников и полусапожек. Присели с А. на лавочку возле порога - там тоже кудряш, над ним облако гудящих пчел. Жаль, нет у меня записывающего устройства, но память пока не изменяет. Он говорил словно сам с собой или с этим чудесным мартовским днем. Н. сидела неподалеку на маленькой скамеечке и перебирала цветы. У нее память роскошная, но вряд ли она запишет это в своем дневнике. "Если то, что называется творчеством, начинается с поисков созвучия музыки жизни с музыкой слова, - говорил Адмирал, - где еще впервые можно было вслушаться в это созвучие, если не в народной песне. Сотни донских казачьих песен знали мои родители. И пели их с другими учителями. Каждый вечер пели... Я вырос под эти песни". Он запел "Поехал казак на чужбину далеку...", весь отдаваясь песне. Всю спел - вполголоса, очень чисто. Даже строгая ценительница музыки Н. вдруг опустила руки, задумалась. Она не поет никогда. Почему - не знаю. А я, пока Адмирал пел, нашла в кармане тупой карандаш и пачку с сигаретами. Кое-что записала, чтобы не забыть.
"Входили в жизнь стихи Маяковского. Я не помню, чтобы они показались сколько-нибудь чужеродными Некрасову, "Евгению Онегину" или "Казакам" Толстого. А потом - в двенадцать лет - я прочитал "Мартина Идена", "Овода" и чуть позже - "Тихий Дон"...
А потом черти принесли каких-то старушек из Раздор - и Адмирал превратился в депутата Верховного Совета, то есть государственного мужа. Нет ему покоя ни днем, ни ночью.
...Сидим возле летницы на солнышке. А. только что рубил дрова. Запыхался. У него больное сердце смолоду, он не жалуется, хотя иногда хватается непроизвольно за левую часть груди. И тогда смотрит на собеседника виновато. Шурочка часто спрашивает, есть ли при нем нитроглицерин, и он достает стеклянную трубочку с лекарством и показывает ей.
"Классчиескую музыку я узнал и полюбил довольно поздно, когда наша семья переехала в Новочеркасск. Помню, идешь по городу, весна, цветет акация, и чуть ли не из каждого окна доносятся звуки фортепьяно. Останавливался, слушал, забывая про дела. Тогда очень много играли Шопена... Как можно не любить Шопена? Я пытался подобрать то, что слышал на инструменте в редакции, у знакомых, в школе, где преподавали родители. Мне очень хотелось учиться музыке, но... Приходилось зарабатывать на жизнь, писать не всегда то, к чему тянуло, разбирать всякие тяжбы. А уже в 15-16 захотелось написать роман о любви. Такой же нежной и возвышенной, как музыка Шопена..."
Давно не была в Пухлеграде, хотя тянуло. Дела... Встретили как родную. В тот же день поехали с Шурочкой навестить Марину Дмитриевну Красюкову, вдову директора винсовхоза РАЗДОРСКИЙ, которого Шолохов в конце тридцатых спас от тюрьмы и смерти. Живет одна. Калинины ее навещают, зовут к себе, но у нее хозяйство, огород. Интересная старушенция - обязательно напишу о ней и ее покойном муже. Н. осталсь дома: хандрит, читает Ницше и слушает Вагнера. По такой-то жаре еще и философия с оперой. Море - так прозвал Красюкову Шолохов, они дружили семьями, - вдруг собралась ехать в Пухлеград, как она сказала, на пару деньков. Цесарок и уток обещалась покормить соседка.
Адмирал обрадовался ей, хотя работает днями и ночами, как выразилась Шурочка. Облюбовал комнату в низах - там прохладно и тихо. Пишет, сидя в старом кресле, положив на подлокотники дощечку - за столом он пишет деловые письма. Зарос лохматой пепельной шевелюрой, бреется не каждый день. Поняла сразу, что работа идет, и с Будулаем все в порядке. Хотя наверняка они с Клавдией так и не встретились. Да и встретятся ли?.. В доме полно родственников, и я решила спать в саду. Н. поддержала мою идею, и мы выбрали чудесное местечко среди виноградных кустов, настоящий зеленый будуар. Я хотела поставить свою раскладушку поближе к раскладушке Н., но она отодвинула ее еще дальше, чем было. Сказала: "Леших прогнал Ромка, ну, а змей ты не боишься, правда?" Это Н. их не боится - расхаживала как-то по берегу Дона с ужом на шее, отобрала у живодеров-мальчишек. А в дровах за летницей живет настоящая змея, с которой Н. разговаривает и кормит супом и молоком. Ну, как приползет ко мне в кровать?..
А. поужинал раньше и ушел к себе. Мы, чтобы не стучать у него над головой - его теперешний кабинет как раз под столовой - ужинали под кудряшом у порожка. Как вдруг А. вышел к нам и прочитал большой отрывок из только что написанного, путаясь в своих листках. Чудо какое-то... Любовь, тут же природа живая, как будто участвует в действии, сострадает героям... Как же А. здорово пишет о любви! Намеками, нюансами, пастелью. И никакой идеологии, никакого соцреализма, черти бы его забрали! Н. сидела не шелохнувшись. Море всплакнула... А над головой звезды - крупные, нежные, манящие. Красный бакен напротив словно подмигивает, сохраняя от нас свою тайну... Потом вдруг А. прочитал свои военные стихи, посвященные Шурочке: "Нет, не пленить тебе меня, венгерская краса..." Спросила, почему он их не публикует. Ответил не сразу. "Настанет время - возможно, опубликую. - Помолчав, добавил: - Не хочу пока расставаться с Будулаем. Впрочем, скоро расстанусь. Мы уже начинаем уставать друг от друга".
...Эта столичная критикесса так смотрит на А., словно готова отдать ему все свои сомнительного рода прелести. Лучше бы посмотрела на себя внимательней в зеркало. Тоже мне, Венера московская. А Шурочка хоть бы что. Или не подает вида?.. Адмиралу явно по душе эти обожающие взгляды, комплименты творческого характера, за которыми я слышу нечто другое. Шурочка горда, как и все полячки. Сказала о своих наблюдениях Н. Фыркнула, посмотрела на меня как-то странно. "Творческие люди не могут не увлекаться. И комплименты им необходимы. - Закрыла глаза, задумалась. - Любить всегда больно. Особенно звезду, которая притягивает к себе сильней магнита. - Чувствую, она уже говорит от своего имени. - Зато... Да, зато, зато, зато... Побежали купаться. Возьмем с собой и эту даму, чтобы она не мешала Адмиралу думать о женщине своей мечты. Кто она, как ты считаешь?- Сказала уже когда мы переплыли на левый берег Дона, оставив критикессу в обществе дяди Бори, истинного любителя пышнотелых дам: - Она и Шурочка, и Клавдия Пухлякова, и та девушка, которая приехала из Якутска посмотреть на человека, написавшего ЦЫГАНА. И... Быть может, и ты, и даже в чем-то я. Счастлив тот, у кого есть свой идеал. Как можно жить, питаясь подножным кормом?.." За ужином Адмирал вдруг выпил бокал вина - не пьет ведь никогда, только иной раз пригубит, - и прочитал целиком и по памяти свое военное стихотворение, написанное для Шурочки в Бухаресте. Запомнила начало:
Бухарестский закат, догорая,
Отраженье оставил в окне,
Как мне грустно, моя дорогая,
Без тебя на чужой стороне.
У этой столичной критикессы никаких шансов нет и не будет. Неужели есть на свете мужчины, которые не изменяют своим любимым женщинам? Моя мать говорит, что это сказка Шахерезады. Еще она сказала как-то, что Адмирал - роскошный мужчина во всех отношениях.
Милые родственники под нашим кудряшом. В доме КАЛИНИНЫХ всегда, особенно летом, собирались веселые и интересные компании из друзей, родственников, просто знакомых, а подчас даже малознакомых людей, которых наш дом манил как маяк. Кое-кто оставался и жил подолгу, вписываясь в атмосферу и не мешая Хозяину дома заниматься творчеством. Но попадались иной раз и такие, кто раздражал. Их никто не выгонял, но они сами предпочитали удалиться. Да Бог с ними...
Опять погас свет... Звезды в окно заглядывают. В городе так не бывает. И какая-то птица словно рыдает. Прошел теплоход весь в огнях и с громкой музыкой. Н. выскочила на веранду и долго смотрела ему вслед. Я уже стала слегка разбираться в музыке, спросила: "Шопен?" Н. кивнула. Адмирал поднялся из своей творческой темницы, попросил у Шурочки кислого молока. А мы ужинаем помидорами с вареной картошкой и постным маслом. Я рыбалила днем в вербном лесочке, поймала таранок и красноперок на целую сковородку. Ужасно вкусно Шурочка пожарила! Наша критикесса оказалась очень даже неплохой теткой, только кривляка, за что один тип прозвал ее "барышней", и это к ней намертво прилипло в ее бальзаковские "сорок с хвостиком". Адмирал восседает в своем старом плетеном кресле, ужасно скрипучем и на мой взгляд неудобном. Правда, Шурочка вышила мягкую подушку под одно его место, - анютины глазки на черном фоне. Кругом сплошная эстетика, так сказать. Критикесса явно влюблена в А. Интересно, что она напишет? Последнее время мне кажется, что ее пребывание А. в тягость, хоть он часто шутит, отвечает на ее вопросы подробно. Сказал мимоходом и без нашей Барышни, разумеется: "Не люблю, когда обо мне пишут. Особенно раздражают оды".
Ночь темносине-бархатная и вся прошита звуками. Больше всех стараются цикады. Слушали их молча... Н. вдруг сказала: "Я уверена, Иисус был в наших краях. Ходил возле Дона... Может. плавал, скинув одежды. Потом сидел на берегу... Зачем Он пришел в наш мир? Он ведь знал заранее, как с ним поступят люди... Если бы Он не пришел, что стало бы с нашим миром?" Она задала этот вопрос самой себе. Все долго молчали. А. вдруг сказал: "Мир бы так и не узнал, что на свете есть добро. Но за него..." Он громко вздохнул. "За добро распнут на кресте, - сказала Н. - или объявят сумасшедшим. Как поступили с королем Людвигом Баварским, который не хотел воевать, а хотел слушать музыку Вагнера и строить прекрасные замки". Я поняла, что А. согласен с Н. полностью, но.... Словом, он же депутат и член партии. Барышня тоже поняла все правильно. Но она еще и главный редактор столичного издательства. Господи, а мы с Н. иногда такое друг другу пишем... Если наши письма читают доблестные воины невидимого фронта... Ну нет, они слишком ограничены, чтобы понять некоторые вещи. Как говорит один мой сокурсник: "Дядя Вася, я - за советскую власть".
Встречали с Шурочкой в аэропорту Адмирала - был в Москве по издательским делам. В цыганском театре РОМЭН поставили спектакль по ЦЫГАНУ. Чувствую, он не всем доволен, хоть и хвалит режиссера Баркана и актеров. Ему очень нравится Сличенко, но он пока не играет Будулая. Постановка СУРОВОГО ПОЛЯ в театре Киноактера ему понравилась. Там играют одни звезды: Лучко, Кузнецов, Конюхова, Смирнова. И все равно свой роман ему дороже. Говорит, мешают некоторые несвойственные мне выражения. Хотя он хорошо относится к режиссеру Вуросу, помогал ему со сценарием, фактически сам написал, но отказался от денег. В Ростове никто не верит, что А. живет более чем скромно - такой знаменитый писатель, депутат... У каждого свои принципы с тараканами, выражается моя матушка. Шолохов приглашает его в Стокгольм на вручение Нобеля. Настойчиво. "Как вспомню, что анкету придется заполнять, так всякая охота пропадает. М.А. потом все подробно расскажет," - выразился А. Домашние ругают его за хроническое домоседство. Кроме Н. Так сказал Адмирал. Она в Москве. Ходит по концертам. Естественно, где классику исполняют. Ездит часто в Клин к Чайковскому... Наверное, она очень счастливая и очень страдает. А. стал рассказывать о ней и... Замолчал, отвернулся и стал смотреть в окно. Я решила поехать в Пухлеград. Черт с ними, с занятиями. Зато напишу в МОЛОТ или еще куда-нибудь об Адмирале - он мне уже столько интересного рассказал... Шурочка - настоящий лихач: на "Победе" 120 - это здорово. Да еще по нашим колдобинам. На перемычке грязь - там пока асфальт не положили. Но через Шахты ехать слишком долго. Шурочка летела так, что встречные машины шарахались. Даже грузовые. Ее знают на наших дорогах и наверняка восхищаются. Милый Пухлеград, как я люблю тебя! Зимой, летом, в стужу, в грязь...
Второй день живу в благословенном Богом Пухлеграде. Сплю в комнате Н. - она сама разрешила мне по телефону здесь поселиться. Книги и пластинки на месте, но не все... Из окна виден Володин бугор сквозь заросли шиповника. Куст колючий и весь унизан красными ягодами - их еще не успели склевать птицы. Пошел снег, так что я могу здесь надолго заторчать. Ура! Проводим вечера втроем, сидим подолгу за столом. Адмирал вспоминает детство, гражданскую войну. Финскую на которой тоже был от "Комсомольской правды", редко вспоминает. Говорит, чуть не замерз в лесу, уже сны стали волшебные сниться, но тут ехали наши и подобрали. Судьба. Ну да, а кто бы тогда написал про Будулая?.. Как этот человек всколыхнул всю страну. Напишу обязательно о том, что без идеального героя жить и дышать невозможно. Хочу написать об А. и его творчстве книгу. Но это в будущем. Падает снег... Ромка ловит его хлопья, прыгает за ними. Мне почему-то кажется, что Н. вернется сюда. Хотя там концерты в Большом зале консерватории, рядом Клин, Большой театр. Она не может без этого всего жить. А без Дона и природы? Что перетянет, интересно? Сказала мне по секрету, что тихо выбыла из комсомола. Никто в институте вроде бы не обратил на это внимания. Помню, как нас распинали в школе на собраниях за всякую ерунду: что любим западное кино, Битлз и так далее. Даже досталось за нашу любовь к английскому языку...
Спросила у А. про соцреализм - что это такое? Ответил: прикрытие для бездарностей и подхалимов. Искусству и литературе чужды всякие измы. Маяковский быстро отошел от футуризма. Интересно, а Толстой как бы отнесся к этим новомодным течениям? И в каком стиле он писал? Это я у Адмирала спросила после того, как хлебнула стаканчик молодого вина - Шурочка угостила. "Толстого ни в какие рамки не втиснуть. Всю великую литературу в них не втиснуть. Шолохова тоже, - сказал А. и стукнул по столу ребром ладони. - Критики любят нас учить. Меня они с первых шагов ведут. То я квасной патриот, то власовцев защищаю, то выгораживаю тех, кто остался в оккупации и работал на врага. Чушь. В оккупации оставалось полстраны, если не больше. Люди просто выживали."
...Я зашла в комнату Н. Луна где-то над Доном, но ее свет серебрит Володин бугор. Мне показалось, я слышу музыку - она будто продирается сквозь колючие ветки шиповника. Это ее музыка. Да, ей и здесь невыносимо... ОН далеко... Кто ее поймет так, как она хочет?..
...Адмирал читал после ужина написанные днем отрывки. Свет погас, я принесла керосиновую лампу. Ну, просто 19-й век. И ветер в печной трубе завывает как сто, двести лет назад. Читал, тут же правил карандашом написанное. Это снова о Будулае и Клавдии, хотя А. говорит, что задумал написать роман о молодежи, о любви. У него получится, я знаю. Он любит молодых и они к нему тянутся. Приезжают школьники, потом пишут восторженные письма. Одна девятиклассница призналась в любви... Он ей что-то ответил - нам с Шурочкой ответ не прочитал.
Даже в такую непогодь заявился дедок из Нижней Кундрючки. Бабка у него умерла, сын с невесткой гонят из дома. Просит, чтобы Адмирал устроил его в дом престарелых. Притащил бутыль местного вина и банку меда. Шурочка отдала ему за эти подарки деньги. По-моему, дедок немного обиделся. Обедал с нами, А. налил ему рюмку водки. уговаривал отстаться ночевать. Дедок сказал, что у него в Раздорах сестра живет. Я проводила его немного. Солнце, небольшой мороз, красота. Вспомнила, как в прошлом году мы гуляли здесь с Н., и о чем говорили - вспомнила. Оказывается, дедок ее знает. Говорит, работал истопником в школе в Раздорах, а она там училась. Сказал, озорная была девчонка.
...Шла назад и вспоминала прошлое лето. Как А. попросил нас вывезти на лодке на остров. Был разлив. Он сел на весла, но быстро выдохся. И тогда Н. заставила его отдать весла ей. Она направила лодку наискосок течению и яростно работала длинными веслами - лодка-то не плоскодонка, как у местных, а настоящая тоболка. Почти индейская пирога. Дядя Миша Сухарев сделал, Варькин отец. Остров был полузатоплен водой. Плавали среди деревьев. Н. спрыгнула в воду и толкала лодку. Я сделала то же самое. Мы искупались. А. сказал, что завидует нам, но пообещал Шурочке, что не будет купаться - у него проблемы с почками. Переехали на ту сторону. Н. снова сидела на веслах - меня бы снесло под водоканал. Страшенное течение. Пухляковка отсюда как на ладони. И степь. И окрестные дали. И излучина Дона... Адмирал долго сидел на горячем песке и смотрел... По-моему, глаза стали мокрыми. Может, от солнца. Стал напевать вполголоса песню про Стеньку Разина. Потом громче. Чудо, как все сплелось в одну гармонию: небо, вода, песня. И даже буксир, пыхтевший против течения. Н. поплыла к нему, как всегда, уцепилась за лодку, которую он волок за собой. А. будто не заметил ее хулиганств. Когда она вылезла из воды, хлестнул по мокрой заднице вербовым прутиком.
Видели, как по двору ходит Шурочка и то и дело поглядывает на Дон. "Жалко, вина нет нашего," - вдруг изрек А. Первый раз от него такое слышу, от нашего Великого Трезвенника.
Стал вспоминать первое лето в Пухлеграде... Это был 46-й год. "Сквозняки в доме пахли чабрецом. Мы с Сашей спали наверху, работали ночами - она мне перепечатывала написанное. Прямо под окном кабинета плескались волны... Н. взбиралась иногда к нам - как кошка на четырех лапках. Ступеньки крутые, я очень боялся, что она упадет. И на балкон ее не пускали... Как-то поднялся наверх, а она сидит на краю крыши и смеется. Испугался до смерти, схватил ее в охапку. Ты помнишь это?"
- Может быть и помню. Но вы так часто про это рассказывали, что я могла себе нафантазировать. - Н. явно думала о чем-то либо ком-то другом. - А вообще-то помню наверное. На акации было большое гнездо и мне захотелось в нем посидеть.
Потом А. вспоминал Каширину Марию Степановну, которая, как я поняла, познакомила его со многими интересными людьми - она была председателем райисполкома в Раздорах.
- Удивительная женщина. Пешком ходила, на двуколке ездила. Все успевала. Потом вышла замуж и уехала в Москву. Мы были у нее там. - Он горько усмехнулся. - Каждой женщине хочется счастья семейного. Она стала какой-то жалкой. Совсем другой, чем здесь, на воле. Вскоре мы потеряли с ней связь...
Еще А. рассказывал про Ермина, героя своих очерков НА СРЕДНЕМ УРОВНЕ и ЛУННЫЕ НОЧИ. Он им очарован. Его бережным отношением к простым людям. Считает идеальным партработником.
Н. все это время чертила на песке какие-то странные фигуры. Вижу, написала: "Это мешает жить. Их политика".
...Досталось от Шурочки - опоздали к обеду. В наше отсутствие приехал из Новочеркасска двоюродный брат А. Михаил Божидарович Сербич. Поняла, его здесь очень любят. Шутник. Лысый. Физик...
МОЛОТ поручил мне взять у А. интервью. При этом главный редактор смотрел на мня с хитрым прищуром. Дескать, не согласится наш классик в областной газете выступать, его рвет на части столичная пресса. Ехала в Пухлеград и все гадала: согласится или нет. На всем загадывала: сколько пассажиров выйдет или зайдет в "ракету" на остановке и так далее. Вошла во двор с нижней калитки - Дон еще не успел тропинку затопить. А. дома не оказалось - Шурочка говорит, уехал в степь с директором совхоза. Ну да, еще посевная идет. Цветут жерделы, бугры зеленеют... Я приехала чуть ли не первой "ракетой" - только лед прошел.
Шурочка перепечатывает статью Адмирала. Наверное, в ПРАВДУ пошлет, хоть там его и смеют править. Потом рвет и мечет, говорит, больше не отдам им, но отходит быстро. Не любит он в своем тексте чужие и чуждые ему слова, ну а в столице, да еще в центральной газете, народец с гонором. У него там есть друг - Любовь Ефремовна Пишенина. Но она всего лишь сотрудник отдела. Наверное, потому, что честный человек. Ой, что я пишу...
Приехал. Кажется, мне обрадовался. Рассказывал за обедом главным образом про тех, кто "с трактора сутками не слезает". "Расскажу про них. Пиши..." Фамилии и имена напамять помнит - раз только с блокнотом сверился. Получилось интервью!!! Вечером я все набросала, прочитала А. вслух. "Поменьше обо мне,"- строго велел Адмирал. "Но мне же заказал МОЛОТ интервью с Вами," - слабо возразила я. "Вот я тебе и рассказываю про тех, кто сеет пшеницу, подсолнечник, кукурузу. Я же про них рассказываю, а не кто-то другой. Они герои дня".
Газета напечатала целиком. На следующий день. И даже заплатили мне неплохо. А то всегда крохоборствуют. В богадельне небольшой переполох - госпожа Зависть негодует. Пес с ними. Я все равно чувствую себя классиком. Даже мать похвалила, что крайне редко случается. Ура!!!
...Жизнь кажется совсем бессмысленной, когда сидишь долго в славном городе Ростове и в нашей богадельне. Не разберусь, не хочу разобраться, чего мне хочется в дальнейшем. Никакого светлого будущего не вижу для себя. Попробовала поговорить по телефону с Н., она только что вернулась из Клина, от Чайковского. Полна его музыкой, прочими впечатлениями. Вечером собралась на концерт какого-то заезжего дирижера. Мне бы ее заботы... Она считает, что смысл жизни - в поклонении прекрасному, то есть, прежде всего, Музыке. Но если я не понимаю эту музыку? Мне нравится эстрада, от классики скучно, хоть я и занималась, не помню сколько лет, на фортепьяно. Мука была сплошная. Н. тоже не любила уроки музыки. "Просто так трынчать не хочу, а пианистки знаменитой из меня не выйдет - не те таланты", - говорила она. Шурочка заставляла. Н. не любит эстраду. Кроме Битлз, Элвиса Пресли и Магомаева. Ну, еще Тома Джонса. Теперь вот появился этот красавчик Дин Рид, от которого все чуть ли не кипятком писают. Н. он не нравится. Говорит, слинял с родины, то бишь США, чтобы в армии не служить. А мне он все равно нравится. Но все это ерунда в сравнении с нашей жизнью. Напиться, что ли?.. Иногда от градусов проясняется немного в голове. Или лучше съездить в Пухлеград?.. Ну да, завтра поеду первой "ракетой"... Помогу Шурочке подвязать виноград - в этом больше смысла, чем во всех науках, которые нам преподают в нашем богоугодном универе.
...Адмирал вечером разговорился. Свет погас - здесь это часто бывает без причины. Звонил электрикам, они пообещали поскорей сделать, но... Словом, вечер выдался темный, но вовсе не мрачный. А. только что закончил читать НОЧЬ НЕЖНА Фицджеральда. В полном восторге. Я видела у Н. эту книжку на английском языке, помню, она сказала: "Как можно так писать и не любить Музыку. Джаз - это не музыка, а примитивные эмоции дикарей. И еще языческая вседозволенность. Но пишет он здорово..."
А. мыслит более широко. К тому же, думаю, устал от соцреализма, которым нас откармливают на убой. Стал вспоминать, как любил в юности Джека Лондона и на последние деньги покупал на развалах его книги. "Моя библиотека пропала в оккупацию Новочеркасска, - рассказывал он. - Видно, книгами топили печку. В квартире жили чужие люди. Томик Блока уцелел. Мои самые любимые стихи..." Читал напамять "По вечерам над ресторанами...", потом о Карменсите. Рассказывал о любви Блока к актрисе Дельмас. Все поэты пишут от любви и для любви. Шурочка вышла во двор прогулять Ромку, и А. сказал, что встретив ее, "вдруг заговорил стихами". Это его выражение. Дали свет... Тусклый, как в керосиновой лампе. Адмирал хотел послушать по радио последние известия, но приемник заартачился. Я принесла сверху транзитор - передавали 3 концерт Рахманинова. А. забыл про свои известия. Слушал и шмыгал иногда носом - наверное, вспомнил Н. и ее странную любовь. Странную? Ну да, с точки зрения плебеев и прочей шушеры. В транзисторе трещало, словно где-то была гроза. Может, в космосе? Может, Бог тоже негодует на Н. за то, что она сотворила себе кумира на Земле?.. Сама же часто вспоминала эту заповедь минувшим летом и говорила о том, что ее накажет обязательно Господь. Не сейчас, а в будущем. За что, спрашивается?..
...Словно плавает все в сиреневой дымке. Особенно если смотришь на дом со стороны Дона. Жаль, нет Н. - ее подружки здешние уже ныряют с лодки. А я вдруг с горя напилась с Аликом - досталось нам обоим от Адмирала. Мы с ним все время говорили про Н. Алик сотворил из нее кумира. Он сам нездешний, А. приютил его по просьбе своего друга Бориса Челышева, филолога. Это его родной брат. Написал в письме, что Алик - настояший князь Мышкин Достоевского. Что-то есть в нем такое, это правда. Но выпить любит. Хочет уйти в Лавру пешком, босиком и навсегда. Адмирал его жалеет, а в хуторе мелют, будто Алик - его побочный сын. Придурки. Наверное, и про меня говорят что-нибудь подобное. Уверена даже. Это мне делает честь. Итак, да здравствуют мифы и легенды, на которых зиждется наша матушка-история!
...И принесла же нелегкая этих поэтов! Нам с Н. было так хорошо вдвоем - сидели на веранде с видом на Дон, читали на английском Шелли и Китса, а потом вдруг Н. стала читать напамять Пушкина. Сказала: "Больше всего люблю родной язык. Но только не тот, каким нынче многие пишут. Газетный мне просто отвратителен. Адмирал говорит, даже в войну мы, военные корреспонденты, старались следить за своим стилем, подбирать более точные слова, хоть порой и приходилось писать репортажи находу, под бомбежкой или обстрелом..." Согласна, сто раз согласна с Н., но и причесывают тебя в редакции под общую гребенку... Итак, приперлись и стали оба увиваться за Н. Пошли купаться. Она махнула на другой берег - так я и думала, - а этот московский пижон - за ней. Я осталась на нашем берегу с Борисом К., - интересный парень, Адмирал помог ему встать на ноги и даже перышками обрасти, как выразился этот Борис. Москвич - известный довольно поэт, Феликс Чуев, но я его стихов не читала. Н. вылезла на берег первой, а поэта снесло метров на сто от нее по течению. Тоже мне... Она не пошла ему навстречу - сидела на песке и смотрела в нашу сторону. Думаю, зрелище бло забавное - Борис расхаживал вокруг лодки и доказывал мне, размахивая руками, что Мусоргский - самый великий русский композитор и что он больше других чувствовал и передавал все русское. Слышала бы Н. - она, мне кажется, не поклонница этого чувака с красным носом, каким его Репин изобразил. Тоже мне, музыковед в плавках. На другом берегу сюжет развивался довольно любопытно. Поэт подал Н. руку, она взяла ее, встала, отряхнула с купальника песок. Пошла по нашей просеке в лес... Борис сказал: "Хорошая пара. Хватит твоей подружке с сомнамбулами водиться. Казачка ведь. а напридумывала себе..." Плеснула в него грязной водой со дна лодки. Мне вдруг тошно стало от того, что... Впрочем, много причин для дурацкого беспокойства. Появились минут через десять. У Н. в руках огромный букет сиреневых цветов. Интересно, как с ними назад поплывут? Или они собираются там остаться?.. Н. связала их какой-то тесемкой, кинула в воду и сама бросилась туда с обрыва. Поэт догнал ее и плыл до самого берега с цветами в одной руке. Отдыхал на красном бакене. Кажется, Н. понравилась его выходка.
Вечером сидели под кудряшом возле порожка. И баба Зина с нами. Винца выпила. Н. только пригубила свой бокал. Задумчивая, даже грустная. Москвич читал свои стихи. Неплохо. Но у Бориса К. больше сочности, темперамента, что ли. Только вот смеется слишком громко. А Н. это нравится - дитя она еще. Чуев, как я поняла, СУРОВОЕ ПОЛЕ не считает советской книжкой. Сцепились с Борисом. Н. стала зевать. Чуев хлобызнул свой бокал и стал читать стихи о любви. Коряво как-то... Тут появился, как выражаются греки, бог из машины, то есть Сеньор на своем задрипанном авто. Тот самый, который спит и видит Н. в своих женах - он обожает втираться в семьи к знаменитостям. Сейчас кстати оказался. Сказал: "Дорогие сеньоры, наши сеньориты устали и желают отправиться в опочивальню. Как близкий родственник сих дам, попрошу вас настоятельно проследовать в свои покои". "Это что, твой брат?" - спросил Чуев у Н. Она кивнула головой, спрятав с трудом улыбку. Поэты ночевали в саду на допотопной деревянной кровати. Кстати, Сеньора зовут Сергеем, как и родного брата Н. Мы с Н. заперлись на крючок на веранде и спали на полу - жара... Кто-то ходил под окнами и вздыхал. Н. сказала, что это Волчок, которого она отпустила на ночь, чтобы поэты не чувствовали себя слишком дома. Спали долго... Часов в двенадцать Н. открыла дверь в коридор и чуть не упала - у порога лежала огромная охапка полевых цветов. Весь дом ими пропах. Сеньор сказал, что отвез поэтов на "ракету". Н. почему-то вздохнула... Но ведь она добровольно заточила себя в свой монастырь.
Адмирал долго и весело смеялся, когда мы с Н. наперебой рассказали ему о визите поэтов и рыцарской выходке Сеньора. Рассказал, какая скука была в санатории и, если бы не Шурочка, сбежал бы через неделю. "Гуляли, пили воду, врачи заглядывали нам во все дырки - такова их работа. А горы все те же... При Лермонтове, во времена моей молодости, когда я был корреспондентом КОМСОМОЛКИ, - вспоминал А. - Теперь не рискнул бы взобраться на Эльбрус, а тогда... - Он тряхнул своим пепельным чубом. - К Дону прикипел сердцем и душой. К этим буграм на страже хутора. К запаху полуденной степи. Так нигде на пахнет. Нигде..."
...Каждый раз, когда приезжаю в Пухлеград, у меня такое ощущение, будто я попадаю на другую планету. Дело не только в природе, которая здесь великолепна в любое время года. И даже не в доме, от которого веет на меня казачьей стариной. Здесь ничего лишнего - все только самое необходимое. Адмирал спит на железной корвати допотопных времен, Шурочка тоже. Н. предпочитает раскладушку... Стулья старые, обшарпанные, хотя Шурочка и связала на них замечательные подушки, стол большой и ужасно скрипучий. Но особенно мне нравится кресло А. - допотопное, плетеное, торчат из него палочки, довольно острые, кстати. Но когда А. на него садится, мне кажется оно самым настоящим троном. Обитый дерматином диван тоже "времен очаковских и покорений Крыма" - спинка высокая и прямая, но слоников на полочке нет, да и саму полочку убрали. В жару А. работает в низах за старым круглым столом, но чаще в кресле с дощечкой на коленях. Пишет карандашом наискосок страницы. Я уже немного понимаю его почерк. Шурочке же достаточно бросить на страничку беглый взгляд, и ее машинка тарахтит как пулемет. Когда А. погружается в работу, они с Шурочкой обедают отдельно, чтобы не отвлекаться на болтовню с нами. Мы тогда трапезничаем у порожка под кудряшом. Шумим и балагурим. Все-таки присутствие А. нас как-то облагораживает, хоть он и крайне редко делает замечания. Н. часто сидит где-нибудь в тенечке со "Спидолой" - слушает свою классику. Или читает, взобравшись на дерево. Говорит, там прохладней и Дон всегда перед глазами. У меня спрашивают в Ростове: как живут Калинины, что едят, как у них в доме обставлено... Идиоты. Отвечаю обычно: едят с золотых тарелок, в шкафах сплошной хрусталь, все в коврах. Кто-то верит, наверное. Ростов - мещанский город. Но я все равно люблю красивые тряпки, покупаю у спекулянтов. Удивляюсь Н. - ведь она большую часть года живет в Москве. Но на ней деревянные бусы за три рубля кажутся изысканным украшением.
Опять Сеньор приезжал. Уверена, он потом трепется в своем Новочеркасске, что проводит часы напролет с Калининым, что тот чуть ли не советуется с ним на творческие темы. Мы с Н. при нем часто разговариваем на английском. Он делает вид, что все понимает и даже вставляет реплики типа "very good", "so nice" и так далее. Чаще не к месту, но, бывает, попадает в точку - и мы тогда хохочем. С ним весело и он уважает любовь Н. к одиночеству. Называет ее иногда "Сеньорита Печальные Глаза". Он прав - у Н. почти всегда печальные глаза, даже когда она смеется. Так странно смех обрывает, словно разрыдается сейчас. Сама себе придумала свою судьбу. Но как я люблю ее за это, кто бы знал. Жаль, что я тоже девчонка - даже не пофлиртуешь с ней.
А. отдал Антонине Н. десятку. Досталось от Шурочки. Она уверена, Тоня пропьет все до копейки. Но если у А. есть в кармане деньги, он их обязательно кому-нибудь отдаст. Сказал как-то: "Порой такое брезгливое чувство к этим бумажкам. Но без них не проживешь. Что-то не так сработало у Господа, либо Мефисто вмешался. Из-за денег войны, ненависть между странами, люди идут на гнусные предательства". Сеньор сидел и кивал в знак согласия головой. Но он-то, знаю, любит денежки, особенно золотишко...
Адмиралу понравился рассказ Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Про жизнь в тюряге . Посоветовал нам всем прочитать. Я осилила с трудом - кондовый язык. А. говорит, что на подобную тему языком Бунина писать не будешь. Н. начала, полистала страницы, заглянула в конец и отшвырнула от себя журнал. Ничего не сказала. Шурочка, отец которой попал в тюрьму в 1938 году и погиб в ссылке, прореагировала довольно странно. Сказала, что это вовсе не литература и писатель злой и ненавидит нашу власть. Поспорили с А. Правда, довольно лениво. Адмирал рассказал, что Михаил Никулин, писатель из Ростова с белоэмигрантским прошлым, сказал про Солженицына следующее: "Баржа, оторвавшаяся от берега". Я Никулина классиком не считаю, А. его любит и пишет о нем хвалебные статьи, за что на него братья-писатели пишут анонимки в обком. Дескать, сам ты, выходит, с белоэмигрантской начинкой, раз такого поддерживаешь. Мне об этом рассказала моя подруга по богадельне - ее папаша не последний человек в рядах наших доблестных чекистов. Рассказала об этом Адмиралу. Он, оказывается, откуда-то знает про анонимки. "Даже догадываюсь - кто. - Задумался. Усмехнулся. - А я ведь этому человеку давал рекомендацию в Союз. Бог с ним. Приревновал. Позавидовал, что Никулина Москва опубликовала". Заговорили о зависти. Адмирал считает, что наши писатели завидуют Шолохову. Особенно после того, как ему дали Нобеля. "Предвижу очередную волну травли и клеветы, - сказал А. - Это началось еще в конце двадцатых после опубликования первой книги "Тихого Дона". Я тогда мальчишкой был, продавал газеты и читал все подряд. Шолохов не отвечал на клевету и нападки в свой адрес. И завистники еще больше неистовствовали. Зависть - удел всякой серости и бездарей. Мне это чувство недоступно. Радостно, когда на горизонте зажигается новая звезда..."
"А я очень завистливая. Очень. Завидую тем, кто... с ним рядом. Кто может дотронуться до его руки, притаиться в уголке и слушать, слушать, как он играет... - Мы плыли по стремнине Дона по течению. Тихо вокруг. На небе странные, как сказала Н., чарующе загадочные, облака. Словно потусторонние знаки. - Я бы мечтала мыть полы в его доме, гладить его рубашки. Я... - Она вдруг нырнула и долго плыла под водой. - Сказала, вынырнув: - Забудь. Все забудь. Я ничего не говорила, поняла?.."
Разве такое забудешь...
