И тогда, когда волна фронта прокатилась от Сталинграда обратно через Дон, она тщетно поджидала и выспрашивала о лейтенанте Никитине у артиллеристов всех проходивших через хутор батарей; и потом, когда фронт ушел уже на запад, так и не пришло ответа на все ее запросы по номеру полевой почты, который она запомнила с его слов. Но, в сущности, и нельзя было ей на это обижаться, потому что ни женой она ему не была, ни сестрой, а просто одной из тех знакомых, что заводятся почти у всех военных там, где проходит фронт. И нечего было ей, раздвигая бурьяны в углу сада и заглядывая в темное отверстие ямы, все еще надеяться на что-то. Это ей только почудиться однажды могло, что из ямы вдруг как розовым солнцем блеснуло ей по глазам. А вообще-то там всегда было пусто, темно и глухо. И сама дереза, дичающая на яру, все гуще затягивающая яму, цвела безжизненно тускло. Самая сорная из сорных трав. Если теперь взяться уничтожать ее, то надо уже не тяпкой, а топором.
Не дождалась она не то чтобы стука в калитку, а хотя бы какой-нибудь весточки от него и тогда, когда уже началось возвращение в станицы и хутора демобилизованных с фронта. Значит, и незачем было ей больше тешить себя, а наглухо завязать где-то в себе то, что теперь уже не должно было сбыться. Пусть и там оно зарастает дерезой. И, наглухо завязав это в себе, целиком посвятить себя тому, что вдруг неожиданно для нее самой свалилось ей на плечи.
Сразу же после того, как прошел через хутор фронт, избрали ее женщины председателем колхоза. В то самое наитруднейшее время, когда все еще дымилось, было разорено и сожжено, а по хуторам и станицам оставались одни только вдовы с детишками, и, чтобы вспахать землю под яровые, надо было приучать к ярму тех коров, которых не успели съесть и угнать с собой немцы.
Ничего в колхозе после них не осталось - ни доски, ни гвоздя, а надо было и восстанавливать и строить новое. Вот тогда-то когда получили первый послевоенный урожай, а Неверов, пыхнув из своей трубочки прямо ей в лицо, сказал, что райком не лесная биржа, но если пшеница намокнет и погорит в буртах, то все равно у председателя колхоза голова с плеч, - тогда она и решилась. Выменяла на шахте за десять бочек виноградного вина десять машин крепежного леса и сквозь выстрелы заградпостов прорывалась по ночам из города в степь. Тогда и Неверов аплодировал ей громче всех, поднимая над головой руки и смеясь, когда она каялась на районной конференции:
- Они стреляют вдогон, а я Ваське кричу: «Жми на всю железку!» Так и езжу теперь с пробитым пулей стеклом. Если по правде, то меня за это надо из партии исключить.
Накликала.
Всю дорогу из райцентра, с заседания бюро, до самого хутора, Антонина так и ехала в бедарке как во сне, с брошенными на колени вожжами. Очнулась только тогда, когда лошадь уже остановилась перед воротами дома. Сама нашла дорогу по вечерней степи.
Открывая калитку, как-то не удивилась и тому, что в окнах горит свет, хотя давно уже, со времен отъезда Гришатки в город, в техникум, некому было в ее доме, кроме нее самой, зажигать лампу. И только уже толкнув незапертую дверь из сенцев в дом, мгновенно пришла в себя. Зажмурилась, заслоняясь ладонью и чувствуя, как дощатые половицы стремительно уходят у нее из-под ног куда-то вверх и в сторону.
- Что ты?! Что ты?! Это же я! - подхватывая ее, испуганно говорил Никитин.
- Ты?
- Ну да, я.
- Нет, это ты? - обвиснув у него на руках и не открывая глаз, переспрашивала она.
- А кто же еще? Может, ты кого-нибудь другого ждала? - смеясь и заглядывая ей в лицо, отвечал Никитин. - Я же сказал, что вернусь. Что же ты, Антонина, так дрожишь. Успокойся, Тоня, что с тобой?!
Она уже не слышала его.
Но и теперь она не могла допустить его до себя, так и не сняв со своих плеч давний и страшный груз...
После долгого и пугающего молчания он сказал чужим голосом:
- Бедная ты. Все из-за меня. Чем же я тебе смогу за все заплатить?
- Что ты, Коля, ты уже заплатил, что остался живой. И что не забыл меня, - плача, говорила она, счастливая и тем, что он все понял, простил, и тем, что на ее долю выпала такая любовь, которая, оказывается, способна смыть все нечистое с тела и с души, - она все смывает.
* * *
Никто не может знать наверняка, как завтра распорядится жизнь. Тот же Неверов, когда через неделю Никитин приехал в райком становиться на партийный учет, осведомился у него:
- Ну, и как же ты думаешь жить дальше, герой Отечественной войны?
У Никитина готового ответа на этот вопрос еще не было.
- Сперва бы надо освоиться, товарищ секретарь.
- И долго же ты думаешь осваиваться, герой войны? Конечно, теперь тебе полагается заслуженный отдых и почет, а кто же тогда, спрашивается, будет колхозы на ноги поднимать? Опять те же самые вдовы с малыми детьми?
Как-то так получалось у него, что Никитин, не чувствуя за собой никакой вины, уже оказался виноватым перед этими вдовами и детьми. Он запротестовал:
- Ничего такого я не думал и не говорил, товарищ секретарь.
Однако Неверов уже знал, как безошибочно действует этот психологический прием на бывших фронтовиков, и решил воспользоваться им до конца.
- Но то, что у нас теперь каждый мужчина ценится дороже золота, ты и сам должен хорошо понимать. Тем паче такой здоровый мужчина, как ты. Сейчас у нас повесь на дворе на веревку мужские штаны сушить - полрайона сбежится. Хочешь, мы тебя можем на самой красивой казачке женить?
Никитин сдержанно улыбнулся.
- За это спасибо, но я, товарищ секретарь...
- Уже успел? Вот это действительно герой. На ком же, если, конечно, не секрет.
- Есть тут у меня одна знакомая... Каширина Антонина.
Неверов полез рукой под стол за своей трубкой, которую он по давней привычке носил за голенищем сапога.
- Что ж, нельзя сказать, чтобы она была в нашем районе из самых красивых, но, во всяком случае женщина видная и вообще... - Неверов описал в воздухе руками две волнообразные линии. - Мы тут, правда, недавно вынуждены были ею заниматься, но одно к другому не относится. Для твоей личной жизни это препятствием не может послужить. Может быть, и перегнули, сам понимаешь, иногда обстановка диктует. Жаловалась небось?
- Я, товарищ секретарь, от вас первого об этом узнаю.
Неверов сверкнул очками:
- А! Гордая. Ты давно с нею знаком?
- Я у нее, раненный, от немцев скрывался.
Вынув изо рта трубку, Неверов стал ковырять в ее гнездышке спичкой.
- Это несколько меняет дело. Скажи ей, чтобы подала заявление, и мы свое решение об исключении ее из кандидатов партии, возможно, пересмотрим. Я говорю: воз-мож-но, потому что решаю, как ты должен понимать, не только я. Но все-таки председателем колхоза в любом случае мы ее не могли оставлять. Как-никак у нее в доме размещался немецкий штаб. А для тебя, герой Отечественной войны, теперь появились еще и дополнительные основания пойти на этот колхоз. - И, откидываясь на спинку кресла, Неверов воркующее засмеялся.
У Никитина даже спина вспотела от его смеха. События развивались столь стремительно, что он окончательно растерялся.
- Какие, товарищ Неверов, основания? Куда пойти?
Обрывая смех, Неверов откачнулся от спинки кресла к столу.
- Ты и в боевой обстановке был такой же тугодум? Ты на фронте последнее время чем командовал?
- Артдивизионом.
- А председатель колхоза - это тот же командир полка, если не дивизии. В твоем колхозе после укрупнения будет восемь тысяч га одной только пшеницы, а всех угодий тринадцать тысяч га. С лугами и с виноградными садами.
Теперь только Никитина осенила догадка. Он взмолился:
- Да я же, товарищ Неверов, в сельском хозяйстве...
Но секретарь райкома Неверов взял свою трубку за чубук и пригвоздил его, как штыком:
- Не ты первый, все так говорят. Научишься, наберешься опыта. Испугался ответственности, тоже мне герой Отечественной войны. Сейчас мы опросом примем решение бюро райкома, а на неделе проведем там собрание, и примешь от Кашириной ключи. Как говорится, из рук в руки. Она же тебя и в курс дела введет. Это теперь и для нее дело вашей семейной чести. Надеюсь, из-за этого не испортится ваш медовый месяц. Гордячка! Жену ты себе, герой, выбрал с характером на весь район. - Неверов повел, как от холода, плечами и покрутил на столе ручку телефона: - Молчанов? А ты говорил, что подходящей кандидатуры на бирючинский колхоз нет. Надо райисполкому людей знать. Зайди-ка на пять минут.
В величайшем смущении и в растерянности вернулся Никитин из поездки в райцентр. Виновато отводя взгляд в сторону, рассказал Антонине о совсем неожиданном для него повороте разговора с Неверовым. Теперь Неверов был далеко, и, не чувствуя на себе воздействия его насмешливого испытующего взгляда и его слов, которые тот умел хитроумно расставить, как силки, загоняя в них человека, Никитин под конец своего рассказа совсем возмутился:
- Все равно этому не бывать! В обком поеду, до первого секретаря дойду. В наше время взять человека, который не умеет комбайна от трактора отличить, и послать его председателем в колхоз - да это же явное самодурство. Утром же еду в обком.
А сам все время избегал встречаться со взглядом Антонины. Ему было стыдно, как никогда еще в жизни. Вот как, оказывается, он мог заплатить ей за все то, что она сделала для него. За ее любовь. Все это было бы равносильно предательству, а он ни в бою, ни вообще в своей жизни никогда еще шкурником не был. И никакие Неверовы не заставят его отступиться от самого себя, стать другим человеком. Как бы он после этого стал смотреть в эти бесконечно преданные ему глаза! И как он мог допустить, чтобы его, фронтового командира, у которого у самого была под начальством не одна сотня людей - и в какой обстановке! - как мог позволить, чтобы его так обвел вокруг пальца этот хитрый черноволосый человек в очках, исподтишка посасывающий свою трубку?
- Не бывать! Какой из меня председатель колхоза курам на смех?! Завтра же еду в обком и наотрез откажусь.
И впервые с облегчением он прямо взглянул в глаза Антонине.
Вопреки его ожиданию, он не встретил у нее поддержки. Совсем наоборот. К его изумлению, она отнеслась ко всему совершенно иначе.
- И не подумай, Коля, - терпеливо выслушав его, решительно сказала она. - Тут Неверов тебе правильно сказал: готовых председателей не бывает. Если ты на фронте столькими людьми командовал, то с нашим колхозом справишься. У нас в хуторе другого подходящего мужчины сейчас нету, одни старики да подростки. А женщины уже свое откомандовали, пора и на покой. Надо, Коля, и мне отдохнуть. Если ты еще из-за меня горячишься, то это зря. Это ты напрасно. Тебе сейчас не обо мне надо думать - о колхозе. И это же хорошо, что наш колхоз не в какие-нибудь чужие руки попадет. Это, Коля, очень хорошо. Еще прислали бы кого-нибудь вроде тереховского Черенкова, который еще до войны в нашем районе три колхоза до ручки довел и теперь четвертый пропивает. А мне и так и так с Неверовым не работать. Справишься, Коля, еще как справишься. Ты у меня смелый, вон, смотри, сколько у тебя всяких наград, а их кому зря не дадут. - Она дотронулась до его орденов и медалей. - На первых порах, если будет нужно, и я тебе в чем смогу помогу, а там ты и сам пойдешь, без моей подсказки.
Он ожидал, что она обидится, чувствовал себя виноватым перед ней, а она обрадовалась за него. И вся ее собственная обида, что так несправедливо с нею обошлись, без остатка растворилась в ее любви к нему. Чем больше он смотрел на нее, тем больше удивлялся ей. Чем и как он отплатит ей? И любит ли он ее так же, как она его?
Один раз только во время этого разговора она ненадолго потускнела.
- Но на отчетно-выборное собрание, Коля, когда тебя будут рекомендовать, я не пойду. На всех наших собраниях я всегда была, а тут мне нельзя идти. Ты меня прости. Если я на собрании буду сидеть, я могу всему помешать. У нас хутор дружный, казачий хутор, а тебя люди еще не знают. Если я приду на собрание, они тебя могут не выбрать.
Она ошиблась только наполовину. На собрании ее не было, но от этого страсти, три вечера подряд сотрясавшие стены тесного хуторского клуба, не стали менее бурными. И личное присутствие секретаря райкома Неверова не помогло, а как будто даже больше подливало масла в огонь. Едва Неверов, вставая со своего места за столом президиума и вынимая изо рта трубку, начинал говорить: «По рекомендации бюро райкома предлагаю избрать председателем колхоза имени Буденного...» - как зал, перебивая и заглушая его, разражался криками:
- Каширину!
- Антонину Ивановну!
- Приезжих захребетников нам не надо!
- Нам и с Кашириной хорошо!
Мрачнея, Неверов стоял под градом этих криков и опять садился на свое место, втыкая в рот трубку, окутывался дымом. Зал похохатывал.
- Табаку не хватит.
- Настюра, сбегай, принеси самосаду, у тебя много!
- Не-е, он самосад не потребляет!
- От него дух тяжелый!
- От кого?
- Тю, дура баба!
Перепадало и Никитину. Он не помнил, чтобы на фронте когда-нибудь чувствовал себя так же плохо, как под этим навесным огнем остроязычных хуторских казачек:
- Вот это у Антонины квартирант!
- Отблагодарил.
- Нет, он, видно, не по своей воле.
- Пасмурный сидит.
- Все они на готовое мастера.
И снова разламывались стены клуба:
- Не хотим ни военных, ни с орденами!
- Каширину!
- Антонину-у!!
Три вечера подряд начинали собрание, как только хуторские сады окутывали сумерки, и трижды расходились ни с чем, когда за Доном уже большим тюльпаном зацветала заря, распуская по небу лепестки лимонно-желтого и бледно-алого света. Брехали по хутору собаки, горланили петухи, приветствуя рассвет.
Когда Никитин в это раннее время возвращался домой, Антонина ни о чем не спрашивала у него. Ей достаточно было лишь взглянуть на его лицо. С каждым днем оно все больше темнело и как будто заострялось. Лежа на кровати, он смотрел прямо перед собой на потолок блестящими глазами. Однажды только она виновато положила ему голову на грудь.
- Бедный.
Ничего не сказав, он легонько отвернулся от нее.
На четвертый день Неверов сказал Никитину в правлении колхоза:
- Без присутствия твоей драгоценной супруги тут, как видно, не обойтись. Чувствуешь, как она весь колхоз прибрала к рукам? Прямо вождь народа в масштабе одного хутора. Придется нам еще этим заниматься. Иди и скажи ей, что как бывший кандидат партии она обязана партийную линию проводить в жизнь.
- Вы бы, товарищ Неверов, сами все это и сказали ей, - ответил Никитин.
Неверов замахал обеими руками.
- Ну нет, это я не берусь, еще неизвестно, чем все это может кончиться. Она на меня особенно злая. Ты, Никитин, своей жены еще как следует не узнал, это с тобой она, должно быть, ласковая, а меня может и кочергой угостить.
- Нет, товарищ Неверов, она в этом вопросе, наоборот, на вашей стороне.
- Вот как? Она тебе сама сказала?
- Сама.
- Вот я и говорю, что на нее надеяться нельзя, еще неизвестно, какая ее через пять минут оса ужалит. Тебе она говорит одно, а меня увидит, и опять в ней может кровь взыграть. Казачки, они злые. А я по таким пустяковым поводам не намерен свой авторитет в районе подрывать. Как ты должен понимать, дело тут не только во мне. Еще до обкома дойдет. Нет, Никитин, тебе тут быть председателем, ты это дело и обеспечь.
- Она, Павел Иванович, сказала, что не может на собрание пойти.
- А я что говорил: гордячка на весь район. Она тут из меня на пленумах и конференциях не одно ведро крови выцедила. Откровенно говоря, еле избавились. Не завидую я тебе, но это уже особый и твой личный вопрос. Я в него не вмешиваюсь, хотя, конечно, в наше время личных вопросов не бывает. Иди сейчас же к не1й и считай, что это ты выполняешь партийное поручение. За невыполнение партийного поручения знаешь что бывает? В данном случае это не твое семейное дело. Независимо ни от чего наша задача эти нездоровые настроения сбить. Теперь для нас это уже вопрос принципа. Ступай, ступай. Какой же ты будешь герой Отечественной войны, если свою собственную женушку не сумеешь оседлать. А как же ты ночью... - И, увидев, как при этом начинает меняться лицо Никитина, тут же выставил руку ладонью вперед: - Шучу, шучу. В общем, выполняй.
Легко ему было произнести это слово «выполняй», а Никитину, получалось, надо было самому домогаться от нее, чтобы она своими же руками посадила его на тот самый председательский стул, на котором до этого сидела сама. Это после всего того, как с нею обошлись.
У него, скорее всего, так и не повернулся бы язык начать с нею этот разговор, если бы она вдруг сама первая не начала его. В тот же самый день, когда он пришел из правления домой на обед, она встретила его словами:
- Все-таки, Николай, я вижу, не миновать мне сегодня вечером на собрание идти.
И здесь он опять увидел ее совсем по-иному. Она вышла на край сцены в хуторском клубе строгая, в хорошо сшитом синем костюме. В петлице жакета краснел цветок гвоздики. На лице у нее не было и следа той любящей готовности, которую уже привык видеть у не Никитин.
Внимательно обвела глазами до отказа заполненный людьми зал небольшого клуба.
- Обрадовались дети, что матери дома нет, - сказала совсем негромко, но каждое слово ее было отчетливо слышно - такая установилась тишина. - А в садах на лозах пусть несрезанный виноград гниет, и в степи ветер зябь пашет. Должно быть, и правда захотели себе в председатели Черенкова. - Она слегка повернула голову в сторону Неверова, укрывшегося при этих словах за пеленой дыма. - Вам, Павел Иванович, ничего не стоит эту просьбу уважить, пусть Черенков и наш колхоз пропьет.
- Ты, Каширина, поосторожней, - из-за дымовой завесы бросил Неверов.
Его слова потонули во всеобщем шуме.
- Не хотим Черенкова!
- Нам и со старым председателем хорошо!
- Никого нам больше не надо!
- Каширину хотим!
- Оставайся ты, Антонина!
До этого никакими способами нельзя было успокоить эту бурю в хуторском клубе, а ей стоило лишь повести рукой, чтобы опять стало так же тихо, как в степи в знойный полдень лета. В открытые окна доносилось гудение буксирного катера, огибающего Красный яр на выходе из Донца в Дон.
- Во-первых, я уже не Каширина, а Никитина. - И, переждав прошелестевший по залу смешок, продолжала: - А во-вторых, и в председатели нашего колхоза райком рекомендует тоже Никитина. - Смех в клубе окреп и пошел гулять по рядам. Она вдруг низко поклонилась со сцены в зал. За хорошее отношение спасибо, но я уже этого председательского портфеля натягалась, хватит. Теперь его должен поносить тот, у кого силы побольше. Такие, как мы, женщины, еще были при всяких недостатках нужны, когда мы и на коровах пахали, а теперь будем на одних тракторах. И в мое положение вы тоже должны войти. Маленьким колхозом я еще могла командовать, а теперь вам и товарищ Неверов может сказать: наш колхоз будет вскорости укрупняться. И в колхозе будет не три тысячи, а десять или двенадцать тысяч га.
Неверов подтвердил:
- Это вопрос предрешенный.
- И командир вам уже будет нужен совсем другой.
Впервые за все время она покосилась на Никитина. Он не мог оторвать взора от ее гвоздики, столь же яркой, пылающей, сколь бледным, почти совсем бескровным сделалось ее лицо под конец ее речи в хуторском клубе.
Она кончила, и от тех же самых людей, которые все три дня бушевали в клубе, как вода в коловерти под яром, теперь, оказывается, можно было услышать совсем другое. Никитин с удивлением смотрел со сцены на лица тех же самых женщин и мужчин и не узнавал их. Особенно женщин. Поистине, люди сами себя не знают до конца. Всего за несколько минут как подменили их. И то, с чем Неверов не мог справиться три вечера подряд, вдруг оказалось достижимым.
У тех же самых хуторских женщин, которые до этого недвусмысленно прохаживались по поводу вопиющей неблагодарности Никитина, теперь нашлись для него другие слова:
- Это он у нее в яме с пробитой грудью лежал.
- Нет, Гришку Черенкова нам не нужно!
- Славного отхватила себе Антонина муженька!
- Эх, бабоньки, где бы и мне такого подцепить?
- Пойдем, после собрания в той пещере поищем. Может, там другой остался.
- Раз Антонина говорит, значит, хуже не будет.
- Муж и жена - одна сатана.
- Ничего себе гвардеец, в самый раз на укрупненный колхоз.
- Давайте голосовать. Мы уже на этих прениях прокисли.
- Еще, правда, Черенкова привезут.
Может быть, больше всего подействовала на людей эта угроза. Во всяком случае, когда Неверов снова вышел на край сцены и, вынимая изо рта трубку, начал: «По поручению бюро райкома партии рекомендую председателем вашего колхоза...» - ему договорить не дали:
- Знаем!
- Вот он, налицо.
- Голосовать!
Проголосовали единогласно. Лишь Антонина, не дождавшись конца голосования, сошла со сцены и, не оглядываясь, быстро пошла меж рядов к выходу.
- Ну и артистка у тебя жена, - прощаясь после собрания с Никитиным у машины, с восхищением говорил Неверов. - Сама же все подстроила, расписала по нотам и сама рассыпалась на собрании, как ни в чем не бывало. Ох, еще наплачешься ты с ней!.. - Неверов вдруг отшатнулся от Никитина, вплотную приблизившего к нему свое лицо. - Ого, да я вижу, как бы еще и тебе не пришлось обламывать рога.
И он захлопнул дверцу машины.
Еще недели через две, проезжая через хутор мимо яра и увидев возле колодца Антонину с ведрами, Неверов велел шоферу притормозить, высунулся из-за дверцы.
- А ты, Антонина Ивановна, тогда нам здорово на собрании помогла, молодец. Без твоего вмешательства нам бы, пожалуй, кандидатуру Никитина не удалось провести. Наверняка бы не удалось. Конечно, ты этим самым преследовала и свой собственный интерес, так сказать, укрепляла семейный фронт. Но все-таки партийная закваска у тебя есть. В общем, райком тобой доволен. Еще немного повремени, и, пожалуй, можно будет твое персональное дело пересмотреть. - И, увидев, что Антонина, подцепив одно за другим с земли крючками коромысла полные ведра, пошла прочь, он ткнул шофера в бок: - Езжай, езжай. Ты что, заснул за рулем?!
* * *
Однако и после этого еще долго не мог успокоиться взбудораженный хутор. Бурлил, как вода под яром. Особенно неистовствовала та самая Настюра Шевцова, которая и на собрании громче всех кричала: «Нам чужих захребетников не нужно!.. Ни военных, ни с орденами!» Ни единого случая не упускала она теперь, чтобы высказать свое неуважение к новому председателю, подчеркнуть пренебрежительное отношение к нему. Стоило Никитину, объезжая с утра бригады и фермы, заехать в коровник, когда дежурила там Настюра, как она, сразу же бросив всю работу, садилась, заложив ногу за ногу, на скамейке у двери и, достав из кармана рабочего комбинезона пачку «Прибоя», начинала стая за стаей выпускать из округленных бубликом губ колечки табачного дыма. Сколько бы Никитин ни находился на ферме, столько будет сидеть и, подрагивая ногой, считать уплывающие ввысь голубино-сизые призрачные колечки.
Чувствуя за всем этим вызов, он долго сдерживался, пока все же не взорвался.
- Что же это у тебя, - спросил он, уже на выходе из коровника задерживаясь около Настюры, - перекур тянется целый час.
Она пыхнула папиросой, проводив сощуренным взглядом новую серию колечек.
- А мне некуда спешить.
- Голубей тренируешься запускать?
- Вот-вот, их самых. Могу, если пожелаете, и вас научить, дорого не возьму. - И, округляя накрашенные губы, она наглядно продемонстрировала, как это получается у нее.
- А коровы пусть стоят по титьки в грязи.
