top of page

     Не прерывая своего занятия, она спокойно сказала:

     - Берите.

     Никитин не понял.

     - Чего?

     - Лопату. Вон она в уголочке стоит. Покажите мне, как надо за коровами чистить навоз.

     - И не стыдно тебе?

     Настюра встала, бросая папиросу на землю и тщательно затаптывая ее ногой.

    - Нисколечки. Вам же не стыдно было сперва к Антонине Ивановне в постель, а потом и на ее председательское место залезть. И после этого вы еще хотите, чтобы люди в колхозе подчинялись вашим словам?!

     Как лошадь от удара кнутом, Никитин вскинул голову, ноздри побелели у него. Но ответил ей почти шепотом:

    - Ничего ты, богомолка, не знаешь, а болтаешь своим языком, как помелом. Нравится это тебе или нет, но теперь уже не Каширина председатель колхоза, а Никитин, и если ты к вечеру не почистишь у коров, то на обратном пути я тебя от них навсегда отстраню. Не посмотрю, что ты крутишься возле них, как говорят, уже двадцать лет. Я все сказал. Изволь, бери лопату и выполняй мой приказ!

     Вечером, возвращаясь тем же путем после объезда полей, он опять подвернул к ферме. Настюра Шевцова, как и утром, сидела у двери нога на ногу, пускала свои колечки. Но в коровнике все было дочиста выскоблено, подметено, коровы похрустывали люцерновым сеном. Никитин внимательно все осмотрел и, ни слова не сказав, уехал.

 

 

     Много позднее, когда он уже прославился как председатель лучшего в районе колхоза и портреты его тоже стали появляться в газетах, как до этого появлялись портреты Кашириной, никому и в голову не смогло бы прийти, что этому большому человеку с насмешливым мужественным лицом тоже хорошо знакомо, что это за штука - отчаяние. И что не так-то далеко отступило в прошлое время, когда этот, как писали теперь корреспонденты, прирожденный колхозный вожак приходил вечером домой и уже с порога кричал своей жене так, что пена пузырилась у него в уголках рта:

    - Нет, никогда из меня председателя колхоза не получится, я это с первой же минуты знал!.. Ничего я в этом проклятом сельском хозяйстве не смыслю и никогда не пойму! - И он переходил на умоляющий шепот: - Давай, Тоня, скорей опять принимай от меня вожжи, пока я тут голову не сломал.

     Только она, Антонина, и видела его таким. И только они двое могли бы потом припомнить, какие тогда между ними происходили разговоры.

     - С этими людьми не только до коммунизма не дойдешь, как бы вместе с ними и социализм не проворонить. Жулик на жулике. Смотришь, то целую копну сена из-за Дона на лодке с колхозного луга везет, то мешок арбузов с бахчи несет, а то и четверть молока с фермы. Женщины на работу без ведер не ходят.

     Антонина вставляла:

     - Они, Коля, в этих ведрах харчишки с собой носят.

    - А оттуда через верх помидоры, лук или виноград. Ни одна порожняком не идет. Мне было легче, когда я у тебя в пещере лежал, а вокруг были враги. И на фронте я тоже хорошо знал, что мне нужно делать. Здесь же вокруг все свои: и вдовы и бывшие солдаты, - а договориться с ними невозможно. Ну никак нельзя.

     - С кем же, по-твоему, Коля у нас нельзя договориться? - улыбаясь, спрашивала Антонина.

     Он раздраженно отмахивался.

    - Как будто ты сама не знаешь. У них круговая порука тут. Ну, например, с той же твоей подружкой, Настюрой Шевцовой. Как намажет губы, вставит между ними папиросу или же свернет из районной газеты вот такую козью ножку. - Смеющимися глазами Антонина наблюдала, как он похоже изображал Настюру, - окутается тучей дыма и стреляет в тебя сквозь этот дым своими черными глазюками, как шрапнелью.

     - Ей же, Коля, действительно, трудно одной с коровами управляться. И подои, и почисть, и корм подвези. Сама ездит на арбе за сеном.

   - А кто же ей привезет? Ты же знаешь, что у нас в колхозе еще долго будет нехватка людей. Пока малолетки не подрастут.

     Антонина с грустью соглашалась:

   - Это правда. Характер у Настюры действительно не простой, но, может, лучше к ней с какого-нибудь другого бока подойти. Бывало, если с ней по-хорошему, с шуткой, так она безотказно и день и ночь. Аж шкура трещит. А закурила она с тех пор, когда ей муж сообщил, что не вернется он к ней, потому что одни култышки остались у него вместо рук и ног. И обратного адреса не написал. Она его до сих пор и через милицию и по радио не может найти. Ты бы, Коля, попробовал с ней как-нибудь иначе.

     Никитин еще больше начинал сердиться:

     - У меня на руках колхоз. И чтобы расцеловываться с каждой богомолкой, времени нет.

     - Никто тебя и не заставляет. Но и в Бога она ударилась тогда же, когда от мужа получила письмо. Перед Настюрой я виновата. Растерялась, когда только что колхоз приняла, глаза разбежались, а у нее как раз в это время стряслось. Вот тут-то наш хуторской отец Виссарион и нагрянул к ней прямо на дом на своем мотоцикле. Но и теперь еще, Коля, ее не поздно от него оторвать.

     - Только этого еще мне не хватало - из-за твоей Настюры с попом в войну вступать. Не сердись, Тоня, но я вижу, что вы тут за это время все спелись и жалеете друг дружку там, где жалеть никак нельзя. Из-за этого страдает колхоз. И, может быть, с этим тут в первую очередь надо начинать войну.

    - С кем же это ты, Коля, у нас в хуторе собираешься воевать? С вдовами и детишками? Но ты еще не успел как следует узнать, какой тут народ. Гордый, над ним долго не покомандуешь. Рано или поздно, а с нашими людьми тебе свои фронтовые привычки, Коля, придется забыть.

     После этих ее слов он настолько выходил из себя, что уже переставал называть ее Тоней.

    - Мои фронтовые привычки, Антонина, здесь совсем ни при чем. Вот тебе свои, председательские, действительно надо бросить. И так уже в районе начинают говорить, что у нас в колхозе не один председатель, а два. Уже и Неверов на последнем пленуме проехался по моему адресу: «А не пора ли вам, товарищ Никитин, начинать думать своей головой?» - И, виновато заглядывая Антонине в лицо, Никитин начинал уговаривать ее: - Спасибо тебе, Тоня, я без тебя на первых порах совсем бы пропал, но теперь, может, и правда пора уже мне попробовать обойтись без подсказок. Так я скорее разберусь. Ты только, пожалуйста, не обижайся.

     Она успокоила его:

     - За что же мне обижаться на тебя? - И тут же твердо пообещала, как некогда он ей в яме на яру: - Хорошо, я больше не буду.

 

 

     Из-за всего этого - из-за фронтовых привычек в обращении с людьми - его еще долго считали в колхозе человеком суровым, чуть ли не черствым, но она-то знала, что это совсем не так. Недаром же и с хуторскими детишками у него как-то сразу нашелся общий язык, а детишек не обмануть. Если едет по хутору или по дороге в степи и увидит гурьбу казачат, всех до единого заберет в машину и весь день возит с собой из бригады в бригаду, к величайшей досаде кухарок, которым по его распоряжению приходится зачислять на довольствие еще и этих клиентов, уплетающих на вольном воздухе не менее чем по две чашки наваристого борща с мясом и по целому арбузу.

     И мимо детского сада не пройдет. Самые маленькие уже признали его, так и облепят всего, и он знает их по именам. К немалому их удовольствию, обедает вместе с ними за столиком и беседует по-взрослому. А вечером, с изумлением рассказывая Антонине о каком-нибудь особенно смышленом из них, непременно сведет все к тому же:

     - И мы бы с тобой еще вполне могли такого заиметь,

     - Поздно мне. Старая уже.

     Он не на шутку сердился:

    - Какая же ты старуха? И родить тебе в твои годы совсем еще не грех, и сына или дочку мы сумеем на ноги поднять. Смотри, как ты сохранилась, тебе любая молодая позавидовать может.

     - От людей, Коля, стыдно. У меня сын уже скоро техникум кончит.

     Никитин сердился еще больше:

      - Сын тебе не судья, у него своя жизнь. - И, лаская ее, жарко настаивал: - Роди. Знаешь, как я тебя за это буду любить!

      - А сейчас разве не любишь? - смеясь, допытывалась она.

      -  Тогда будет совсем другое дело.

     И продолжались эти разговоры между ними вплоть до того времени, пока не вернулся из города после окончания техникума ее сын, Григорий, и своим появлением в доме как бы окончательно подтвердил, что ей, матери такого взрослого сына, действительно поздно и стыдно. Тем более что у Григория, поселившегося на другой половине дома с молодой женой-учительницей, вскоре появился свой сын. Не успели оглянуться, как он уже по утрам стал переползать с отцовской половины дома к бабушке и деду.

     Когда внук, забираясь к деду на грудь, затевал с ним обычную веселую возню, то, взглянув на них, трудно было определить, кому доставляют больше удовольствия эти ежеутренние игры. Во всяком случае, разговоры у Никитина с Антониной все на одну и ту же тему прекратились.

 

 

                                                                                                                    *     *     *

 

     Невестка понравилась ей с первого взгляда. Зеленоглазая и жгучая, а если улыбнется, как белым огнем по смуглому лицу полоснет. Когда еще только приехали они, Никитин, вскользь оглянувший ее оценивающим взглядом, вечером удивленно поделился с Антониной:

     - Смотри-ка, твой Григорий какую себе присмотрел. Губа не дура.

     Антонина немного обиделась за сына.

     - Гриша тоже не кривой.

     - Этого я не сказал.

   Не зная, как Никитин посмотрит на то, что у них вдруг сразу так прибавилась семья, Антонина поспешила предупредить его:

      - Они, Коля, немного поживут у нас и потом на квартиру при школе перейдут.

      Тут же с благодарной радостью она услышала:

    - А зачем им переходить? У нас дом большой, места на всех хватит, а когда переедем в станицу, будет еще больше. Большой семьей веселее жить. И в школу я ее всегда могу по пути захватывать с собой. Если захотят, пусть себе живут.

 

 

                                                                                                           *    *    *

 

     Вскоре портреты председателя бирючинского колхоза Никитина уже стали появляться на страницах областной газеты «Молот», как некогда появлялись там портреты Кашириной. Но теперь совсем другое было время, и еще неизвестно, как бы справлялась она с колхозом. А то, что Никитин справляется, уже не могло вызывать сомнений. Даже и в хуторе стали признавать, что при Кашириной колхоз, конечно, был на виду, но так, как он загремел при Никитине, и при ней не было. Не каждый и перед рай   оным начальством сумел бы поставить себя так, чтобы колхозу и тракторы, и комбайны, и стройматериалы отпускались в первую очередь. Все делалось с размахом - что значит мужская рука. Когда в районе от разговоров перешли наконец к действительному укрупнению колхозов, никто не удивился, что председателем самого большого из них стал Никитин.

 

 

     Из хутора переехали они жить в станицу. Свой же дом на яру Антонина закрыла на замок, наказав Настюре Шевцовой присматривать за ним. Хотела продать дом, и Никитин настаивал, говоря, что Неверов уже начинает публично намекать, что у него два дома, но покупателя не находилось. С тех пор как правление колхоза переехало в станицу, в хуторе стало совсем глухо. И бросать дом просто так, на произвол судьбы Антонине жаль было. В нем Гриша родился, и вообще, оказалось, многое связано с этим домом у нее в жизни. Оставалось ждать, когда забредет в хутор кто-нибудь из городских пенсионеров в поисках тихого места, где можно было бы спокойно доживать век на лоне природы.

     В ожидании этого Антонина старалась следить, чтобы дом и подворье не пришли в полное запустение и хоть изредка наведывалась на яр подправить соху в виноградном саду, прополоть между кустами, снять урожай гроздей. Конечно, всего того, что делала она, живя здесь, она уже не могла и не успела бы сделать. И на новом месте, в станице, все хозяйство оказалось у нее на руках, потому что из всей семьи только и не работала она одна. Все остальные были заняты, все рано утром разъезжались по своим местам: Никитин - в колхоз, сын - в ветлечебницу, а невестка - к себе в школу. Домашней работы не видно, но лучше бы целый день в поле, чем у печки.

     С   появлением же в семье внука ее заботы удвоились. Но заботы эти были радостные.

    Спать ей приходилось совсем мало, потому что и за ночь не раз надо было встать к внуку, которого вскоре пришлось забрать на свою половину дома. У невестки Ирины пропало молоко, когда ему было всего лишь три месяца, а есть он привык по графику, через каждые три часа, и надо было не прозевать той минуты, когда он заворочается перед тем, как властно потребовать свою бутылочку с соской. Заблаговременно подогреть ее и поднести ему, когда он еще не подал голос, не побудил всех в доме.

     - Вы, Антонина Ивановна, скоро меня совсем отлучите от моего сына, - говорила невестка, никогда не называвшая ее мамой.

      Но Антонина так и не позволила ей вставать к нему по ночам. Ей и без того приходилось засиживаться за проверкой своих тетрадей до полуночи. Да и когда же еще и поспать, если не смолоду. Правда, Антонина не помнила, чтобы ей и в молодости привелось когда-нибудь выспаться от души, но то ведь было другое время.

     И, признаться, ей уже нелегко было бы отказаться от того ни с чем не сравнимого наслаждения, когда ее внук, ее Петушок, обхватив обеими ручонками свою бутылочку, высосет ее до дна и, на миг приоткрыв затуманенные сном глаза, пробормотав самое первое свое в жизни слово «баба», умиротворенно отвернется от нее на подушке.

      А там незаметно подкрадывалось утро, и, прежде чем все начнут вставать перед рабочим днем, надо, чтобы у нее в печке все уже было наготове. Оставалось только подать на стол.

      Первым, чуть только светало, наскоро завтракал и уезжал на велосипеде в свою ветлечебницу Григорий, а вскоре после этого сигналила у ворот приехавшая за Никитиным «победа». Уезжая с утра на поля и виноградники, он прихватывал с собой Ирину, чтобы ссадить ее по пути на другом краю станицы у школы.

     Провожающая их Антонина выходила за калитку с внуком на руках, и он махал им своей ручонкой, пока машина не скрывалась на повороте за тополями. А стоило ему чуть подрасти, он уже заблаговременно стал забираться с утра в машину и, доезжая с ними до поворота, радостно бежал оттуда назад на своих кривых ножонках к бабушке.

     Но часто он просыпал этот ранний час, и тогда уже мог повидаться со своей матерью только вечером. У матери его, поглощенной воспитанием чужих детей, совсем не оставалось времени для своего сына. И утром чаще всего уезжала в школу, когда он еще спал, и вечером возвращалась домой с портфелем, набитым тетрадями, которых ей хватало читать с карандашом в руке до поры, когда уже ни в одном станичном окне не оставалось света.

    Просыпаясь в своей кроватке на бабушкиной половине дома и приподняв голову, чтобы заглянуть в соседнюю комнату, он со вздохом спрашивал:

     - Мама Ира уже уехала?

     - Уехала, Петушок, уехала.

     - С дедой?

     - С дедой.

     - А папа Гриша уехал?

     - И папа Гриша.

    И потом уже ни разу не вспомнит о них за весь день, до тех пор пока не услышит у ворот сигнал машины. Тогда, все побросав, бежит за калитку, возвращаясь, по обыкновению, на руках у деда.

Только своего отца, как давно заметила Антонина, он почему-то никогда не бежал встречать. Может быть, потому, с грустью думала она, что от отца его, когда он вечером возвращался из ветлечебницы на велосипеде, почти всегда припахивало вином. А дети этого не любят.

 

 

     Все больше гремел Никитин. Когда Антонине приходилось теперь снаряжать его на пленум райкома или на слет передовиков сельского хозяйства, то, отчищая и наглаживая ему праздничный пиджак с орденами и медалями, радуясь, отмечала она, что с уже темнеющим от времени золотым и серебряным блеском его фронтовых наград все больше начинает спорить золотой и серебряный блеск наград, еще ничуть не потускневших. Все больше затмевались этим блеском, затягивались и последние следы той славы, которая когда-то сопутствовала ей самой в районе. Той, о которой она и сама уже начинала  забывать, не говоря уже о других людях.

     Шло время, один за другим менялись в райкоме секретари, и вообще в районе почти уже не оставалось тех, кто мог бы вспомнить, что была среди председателей колхоза такая Каширина. Тем более что вспоминают обычно о тех, кто сам напоминает о себе.

     Так бы, пожалуй, и совсем забыли ее, если б не случай. Если б инструктор райкома Константин Сухарев, отчитываясь на заседании бюро о своей поездке в бирючинский колхоз, вдруг под самый конец своего отчета не щелкнул блестящей металлической змейкой на своей крокодиловой, ядовито-зеленого цвета, папке.

 

 

                                                                                                                    *    *    *

 

     Чем только не приходится заниматься райкому, кроме всех тех обычных дел, которыми всегда занимаются райкомы. Кроме хлебопоставок, квадратно-гнездовых посевов кукурузы, закладки силоса, ежесуточных надоев молока и прироста живого веса на каждую наличную единицу скота.

     Есть среди всех этих дел и так называемые персональные дела, а между ними встречаются и такие, что даже самые многоопытные из членов бюро становятся в тупик. Как будто камень попадает под косогон комбайна и полоснет железным скрежетом прямо по сердцу. Жизнь иногда подбросит такое, что лучше бы этого и не знать.

     Даже всегда уравновешенный секретарь райкома Егоров вдруг закричал на инструктора таким тонким голосом, что все втянули головы в плечи:

     - Надо же, товарищ Сухарев, хоть как-то концы с концами сводить!

   Между тем ничто не предвещало этой бури. Начальник районного производственного управления Неверов, дотрагиваясь ладонью до своего бока, жалобно попросил Сухарева перед тем, как тот начал свой отчет:

    - Ты только, Костя, покороче. Никитина мы, слава Богу, знаем. А у меня, стоит обеденное время пропустить, печенка сразу начинает восставать.

     ...Обычная поездка, обычный зондаж настроения людей перед очередным отчетно-выборным собранием в колхозе. И показатели, которые Сухарев вычитывал из своих записей, разложенных в распахнутой на две стороны папке на столе, говорили сами за себя.

     - Двадцать восемь центнеров с каждого гектара зерновых, по четыреста сорок центнеров зеленой массы кукурузы, по три тысячи сто одному килограмму молока с фуражной коровы, - лишь изредка заглядывая в папку, почти наизусть читал Сухарев.

     - Никитин есть Никитин, - бросил председатель райисполкома Федоров.

     - Если б у нас все председатели были такие, - подтвердил райпрокурор Нефедов.

     - Яйценоскость кур... - явно радуясь и своей осведомленности и своему молодому звучному голосу, продолжал Сухарев.

     - Вот вам, Антонина Ивановна, наглядная иллюстрация к нашему последнему разговору о роли личности предколхоза, - вполголоса сказал редактор районной газеты Прохоров, наклоняясь к своей соседке Коротковой.

     - Но и Никитин не всегда был Никитиным, - возразила она, отводя рукой упавшие на лоб темные седеющие пряди.

     - Все-таки ты закругляй, - напомнил инструктору Неверов, снова потрогав ладонью свой бок.

     Но и после этого напоминания тот, пожалуй, еще долго продолжал бы вычитывать все показатели, которые привез из бирючинского колхоза в своей папке, если бы секретарь райкома с удовлетворением не прервал его:

     - А значит, и настроение колхозников по кандидатуре Никитина на новый срок не может вызвать...

     Здесь-то и щелкнул инструктор металлической змейкой на своей папке.

     - Вот этого, Алексей Владимирович, я бы не рискнул сказать.

     Все стулья и пружины дивана в кабинете у секретаря райкома так и заскрипели.

     - Это, называется, отмочил.

     - Начал за здравие, а кончил...

     - Если мы такими председателями, как Никитин, начнем разбрасываться, наш район далеко не уйдет.

     Тогда-то и секретарь райкома Егоров, изменив своей обычной сдержанности, закричал дребезжащим фальцетом:

    - Надо же, товарищ Сухарев, хоть как-то концы с концами сводить! - и, взяв себя в руки, продолжал своим обычным голосом, только скулы у него как будто затлелись: - Если судить по вашей информации, то и по урожайности, и по ежесуточному привесу дела в колхозе имени Буденного идут еще лучше, чем в прошлом году, и вы же предлагаете Никитина не рекомендовать...

    Бедный инструктор совсем растерялся. Если б знал он, что слова его произведут такой взрыв на бюро, он, быть может, и не произносил бы этих слов. Тем более что все это не имело прямого отношения к возложенному на него поручению перед поездкой в колхоз. Под обстрелом реплик, которые сыпались на него со всех сторон, Сухарев взмолился:

    - Я же ничего такого не сказал. Лично у меня против кандидатуры Никитина возражений нет. Колхоз при нем явно идет в гору, не мошенник, не бюрократ.

     - Так что же вы все-таки имели в виду? - недоумевая, спросил Егоров. - Может, пьет?

     Опережая Сухарева, на этот вопрос ответил председатель райисполкома Федоров:

     - Не больше, чем другие.

     -  Только по праздникам, - подтвердил и Сухарев.

    Суживая глаза, Егоров скользнул ими по серовато-сизому, с красными прожилками лицу Федорова, но ничего не сказал и вновь повернулся к Сухареву. Тот стал виновато пояснять:

    - Вы, Алексей Владимирович, не совсем правильно меня поняли. Я хотел только сказать, как бы нам не напороться на неприятность. Там у них среди колхозников раскол. Многие, конечно, будут за Никитина, но есть и против.

     У Егорова двумя углами заострились брови.

     - Теперь я вообще отказываюсь что-нибудь понимать.

     На коротко остриженную голову инструктора снова обрушился град уничтожающих реплик:

     - Он и сам себя не поймет.

     - Не может без своих кандибоберов.

     - Тебе, Костя, пора уже эту комсомольскую закваску бросать, - посоветовал инструктору Неверов.

     Сухарев едва успевал поворачиваться из стороны в сторону. Лишь одна Короткова попробовала заступиться за него:

     - Вы же не даете человеку закончить.

     Металлическая змейка на папке у Сухарева щелкнула в третий раз.

   - Ну, а как бы прореагировали уважаемые члены бюро, если бы к вышесказанному я добавил, что Николай Яковлевич Никитин с Антониной Ивановной больше не муж и жена?

 

 

     Как по команде, все оглянулись на окно с четко врезанным в него, как в раму, яром над Задоньем, уже заметно изменившим с приходом осени свою окраску.

      Уже и стога молодого сена побурели среди оранжевых скирд соломы на бархатной черноте зяби. С левобережных верб и тополей облетала листва. А из оголившихся на яру ветвей сада явственно закраснели стены кирпичного дома.

   От одного лишь человека и ускользнуло это всеобщее движение. Секретарь райкома Егоров с жестковатым недоумением продолжал смотреть на инструктора.

   - Не улавливаю связи... - сказал он сухо.

   Теперь все головы, как по команде, от окна отвернулись обратно в комнату.

    - Да не слушайте вы его!

    - От Сухарева еще и не этого можно ожидать.

    - Это чтобы Никитин от Антонины ушел?!

     И снова стриженая голова Сухарева едва успевала поворачиваться из стороны в сторону на мальчишеской загорелой шее:

    - Я же не сказал, что он ушел.

    - Никто уже не слушал его.

    - Никитина мы знаем не первый день.

    - Не проходимец какой-нибудь.

    - Она же из него председателя передового колхоза сделала.

    Короткова уточнила:

    - Нет, Виктор Иванович, она из него человека сделала.

   - А это, Антонина Ивановна, ты уже по своей дружбе к ней и как тезка, - насмешливо ответил ей Федоров. - Он тоже ведь не голенький к ней с луны упал, а в звании майора пришел.

    - Звание, Виктор Иванович, это еще не все.

    Неверов, посмеиваясь, подытожил:

    - На этот раз, Костя, ты и сам себя превзошел. Как говорится, явный перебор.

    Однако и Сухарев не захотел оставаться у него в долгу:

    - Вам эта история, Павел Иванович, конечно, должна быть лучше известна.

    Неверов снял очки и стал протирать стекла клетчатым желтым платком.

  - Я тут не самый старейший из членов бюро. - Он покосился на Короткову. - К тому же после того, как я уехал в партшколу, меня не было в районе целых десять лет. Если, Костя, сам не разобрался, то и нечего тень на плетень наводить.

   Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта перепалка, если бы Егоров не положил на стол свою обожженную красноватым загаром руку - как припечатал к настольному стеклу пятипалый виноградный лист.

    - Но и так ведь, товарищи, нельзя. Я понимаю, все это и неожиданно и неприятно, но если вдуматься, то и Сухарева можно понять.

     Инструктор приободрился, привставая со стула.

     - Я, Алексей Владимирович, не имел права умолчать.

    Движением руки Егоров усадил его обратно.

  - Но и ограничиваться простой регистрацией факта тоже не должны были. Из-за этого мы теперь вынуждены откладывать вопрос до следующего бюро. - И, перехватив неуловимое движение редактора  райгазеты Прохорова, спросил: - Вы, кажется, что-то хотели сказать?

    - Только то, Алексей Владимирович, что надо бы нам об этом не понаслышке знать, а из первых уст.

    - Каширина беспартийная, - быстро напомнил Неверов. - Ее мы не вправе на бюро вызывать.

    - Значит, надо какую-нибудь другую форму найти. Нельзя же ее совсем обойти.

    Редактора поддержал райпрокурор Нефедов:

   - У нарсудьи Пономарева жена тоже беспартийная, а когда он от нее на левую ногу захромал, она и в райком и в обком ездила, полгода в приемных околачивалась. Меня тоже замучила, все требовала, чтобы я его к уголовной ответственности привлек. Это народного судью. - Нефедов обвел присутствующих округлившимися глазами. - Если нельзя эту Каширину лично вызвать на бюро, то надо подобрать к ней какой-нибудь другой ключ. Встретиться с глазу на глаз, вызвать на откровенность.

     При этих словах прокурора раздался откровенный смешок с того конца дивана, где сидел Неверов.

     - Еще не родился тот человек, которому она бы открыла душу.

     - Нет, Павел Иванович, не скажи. Она не всегда такая была, - возразила ему Короткова.

   - Помню, еще в бытность мою учителем она всех делегатов районной конференции заставила в лежку лежать, - подтвердил Прохоров. - Ты, Павел Иванович, до слез хохотал.

     Короткова с затаенной горечью добавила:

     - А плакать потом пришлось ей. С этого, может быть, все и началось.

    Впервые все услышали, как шумно вздохнул в своем углу самый молчаливый из членов бюро директор винсовхоза Краснов:

     - Ни за грош потеряли человека.  Слава и гордость района была.

     Райпрокурор Нефедов продолжал тянуть свою нить:

    - Но в райком-то хоть жаловалась она?

   При этих словах Короткова все так же затаенно-горько усмехнулась и переглянулась с Прохоровым, а Неверов снова иронически рассмеялся.

     - Тебе, Андрей Иванович, должно быть, одних жалоб жены Пономарева мало.

   - Нет, при моей памяти не жаловалась она, - твердо ответил прокурору Егоров и перевел взгляд на Неверова. - Но и оснований для веселья я, признаться, не вижу. Я бы сказал, что факт, всплывший сегодня на бюро, скорее печальный.

    Багровея под его взглядом до корней своего седого ежика, Неверов достал платок и стал протирать им очки. Нефедов не унимался:

    - В таком случае из райкома должен был к ней съездить кто-нибудь. Предлог всегда можно найти. Скажем, Будучи в тех краях в командировке, попросился на ночлег.

    Короткова с явным осуждением посмотрела на прокурора и даже немного отодвинулась от него вместе со стулом.

   - Как-то у тебя, Андрей Иванович, все легко получается. Всунул ключик в замок - и отомкнул. Как будто, извини меня, Каширина дура. Надо сперва людей в районе узнать, а потом уже к ним свои прокурорские отмычки подбирать.

Нефедов замахал на ее обеими руками.

    - Все равно никогда не соглашусь. Человек среди бела дня тонет, а мы стоим не берегу и ждем. И ты, Антонина Ивановна, оставь, пожалуйста, свои намеки при себе. Это, конечно, модно сейчас, но тебе не к лицу. Бросили человека на произвол судьбы. Никогда не соглашусь.

  Настала очередь Коротковой покраснеть под взглядом Нефедова, и в серых сердитых глазах ее мелькнула растерянность. Подвинувшись вместе со стулом к ней поближе, Нефедов положил ей руку на плечо:

     - Надеюсь, ты, Антонина Ивановна, не обиделась на меня? Теперь мы, как говорится, квиты.

    Короткова сняла его руку со своего плеча.

    - Мне, может быть, в первую очередь надо обижаться на себя.

     - Но согласись, что кто-нибудь их тех, кто ее лучше знает, обязан был к ней лично съездить, поговорить...

    - Во всем этом, Андрей Иванович, разобраться не так-то просто.

   Они переговаривались вполголоса, но до слуха Егорова последние слова Коротковой донеслись. Вставая, он опять положил на стол свою обожженную загаром руку.

   - Ну, если для вас не просто, то я, как человек в районе сравнительно новый, и подавно не берусь. Откладываем до следующего бюро, время до отчетно-выборного собрания в колхозе Буденного еще есть. И для вас, товарищ Сухарев, эта неделя не должна пройти даром.

    Прохоров с сомнением в голосе предложил:

     - А не лучше ли нам, Алексей Владимирович, это дело кому-нибудь из более... - Он помедлил. - Из членов бюро поручить?

     - Например?

     Неверов подхватил:

     - Например, той же Антонине Ивановне. Во-первых, ей это будет более удобно как женщине. Во-вторых, - он повернулся к Сухареву, - ты не обижайся, Костя, но тебе еще не по возрасту такие дела. ТЫ у нас и неженатый еще.

    - Я и не обижаюсь, Павел Иванович, а даже рад.

    Егоров наклонил голову.

    - Что ж, может, так и лучше. У меня возражений нет.

bottom of page